ТЕМА: Творчество Тае

Once upon a time...

Что забавно, начитавшись в детстве Гарри Поттера у меня была попытка написать что то на ту же тему. И начинался сей опус со слов "Однажды наступило утро". Мать с отчимом это дело смачно оборжали и, в принципе, именно такое отношение было почти ко всему, чем я пыталась заняться. Поэтому мне часто бывает сложно рассказывать о своём творчестве. Тараканов за долгие годы наплодилось уже прилично, сейчас пытаюсь их дрессировать. Имейте ввиду.

В детстве у меня было много альбомов заполненных стройными рядами цифр. Не знаю, ей богу, к чему бы это. Так же было множество тетрадей (и сейчас они остаются со мной. Не те старые, а уже новые) в которых я что то калякала, клеила. Я помню стойкое и невыносимое желание что то на бумагу излить. И такое же огромное разочарование от того что у меня ничего путного не получается. Помню один сон. У меня была раскраска, на обложке которой был кадр из старого доброго "Король лев", где маленький Симба сидит на гриве Муфасы. И во сне я просто идеально повторяла этот рисунок... Ну естественно что, когда я проснулась, подобного качества рисовки у меня нифига не появилось. Чудес не бывает, селяви.

В школе нам как то задали написать сказку. Сначала была попытка написания какой то лесной истории. Над которой дико постебался отчим. Вообще то стёб был даже интересный и я всё просила его как то задокументировать, но он отмахивался. Чего там было я уже и не вспомню. Зато помню вторую попытку, более удачную. Она, вероятно не была показана моим "милым" взрослым и просто сдана в школу. Не особо помню что там было, зато я впервые перенесла на бумагу историю о антропоморфном ягуаре по имени Орлиный глаз (сейчас каджитом мало кого удивишь, а тогда я и слова то не могла правильного подобрать чтобы описать эту животину, увиденную в каком то файтинге для Сеги, в которую играла в ныне снесённом старом кинотеатре за 100р за 30 минут). Хорошо помню карту, которую нарисовала для этой истории. Вероятно, вдохновлённую "Говорящим свёртком" Даррела. Это было круто.

И, в принципе, довольно много лет я отдала именно писательству. Я писала очень много. Помню какую то дебилистическую историю о том же Орлином глазе, где фигурировала его невероятная сила. Мол одним мизинцем мог поднять дом. А на ночь закреплял над кроватью двухлитровую бутылку кока-колы от которой шла трубочка в рот. Ещё помню сцену где герои на мопеде уходят от погони через поле и им вдогонку кричат "Ну кудаж по помидорам то!". Господи... . Тогда мне это казалось просто феерией юмористического поворота сюжета. Просто вау! Ну гений же, ну! Мастер пера.
Слава богу что тогда интернета в доступе у меня не было, правда?

Был период историй "любоффнохо" характера. Точно помню что то про проститутку и дальнобойщика. Это мне тогда было лет 14, наверное. Где то с тех пор я начала очень хорошо прятать свои "произведения" от зоркого глаза родни. Ибо меня не то, что бы не понимали. Иногда мне кажется родичи были просто в а**е. Творчество изничтожалось, меня пресовали и требовали бросить заниматься этой фигнёй. Где то в тоже время я пыталась шить-вязать-вышивать. Думаю результаты моих попыток вы уже прованговали, да?

Не помню когда, но точно помню откуда, родились в моей голове шииты. Из толкового словаря, сериала "Гаргульи", сказок и фантастики/фентези. И игры Sacred. Хорошая, кстати игруха. А, ещё забыла газету "Панорама" из которой методично выписывались все интересные и забавные имена из раздела "краткое описание фильма" и, кроме того, сборник кодов для игр Dendy
Так родился Даркланз. Мир, который живёт в моей голове.
Было отрисовано множество карт, иллюстраций. И начата незатейливая история о Мурате де Тое и Кури де Мортес. Которые, являясь шиитами (это расса такая), а, соответственно, воинами, встречались и им предстояло попасть на войну. Потом был небольшой рассказ о дроу, сбежавшем из Царства без Света и живущем, работающем наёмником в Терване. Холодной стране на севере. После появился демон Ниро.
Постепенно мир ширился, обретал глубину, и, хотя в нём присутствовало просто дичайшее количество заимствований разного рода, он трансформировался и постепенно начинал приобретать свои личные черты. Название месяцев, десятидневная неделя, где каждый день имел особое название, луны Хамод и Хирмед, пантеон демонов (не богов, у меня на это свой взгляд)... Плодом многолетних преобразований стал Назгул. Назгул Драко.



Вы помните о заимствованиях, да?

На хорошенько удобренной почве взрос сей неоднозначный персонаж. Член ордена сакотов (наёмных убийц), маг. Его история стала гораздо более толковой, адекватной, а главное, оригинальной. И я писала её с упоением денно и нощно, по дури позабыв об осторожности.
В общем одну из тетрадок, где она была, нашла маман. Не знаю что конкретно поразило её до глубины души. Ну, как бы, потому что посмотреть "Кровавый четверг", "Убить Билла", "Народ против Ларри Флинта" и прочее, довольно специфическое кино, у нас было вполне нормально. Не говоря уже о тонне литературы, которую я тогда поглощала пачками.
Однако мать категорически сказала что вот это вот всё должно быть уничтожено. И меня заставили сжечь. Вообще всё. Иллюстрации, несколько общих тетрадей, которые были на тот момент всем моим миром. Незабываемое ощущение, скажу вам.

В 2007 году я предприняла попытку восстановить вот это всё. И она у меня даже есть. В печатном виде, уже не скрываемая. Я ковыряла её до 11 года. Мучительно, тошно и тяжко. Потому что вот тогда же было. А вот это? А вот то...

В общем бросила я это дело. Где то в том же году мне повстречался первый адекватный человек в моей жизни. Этот человек спустя много лет стал моим мужем. И сейчас им и является. Долгое время печатный вариант Книги хранился как раз у него.
Какое то время писала стихи. Они даже остались в живых. И лежат на сайте стихи.ру. Ссылочку прикреплю в самом посте. Можете кидаться тапками, помидорами и всем прочим. Некоторые вроде как не плохи, но в общей массе это юношеское. Т.е. не совсем серьёзное. Сейчас стихи я не пишу совсем.

В 2014-15 году я была беременна первым сыном. И не знаю почему, но меня вдруг резко попёрло на кукол. Точнее одну то я купила где то раньше, но, в период ожидания, меня, можно сказать накрыло. Я стала коллекционировать игровых кукол. Кто не в теме - это те самые Barbie, Bratzillaz, Monster High и им подобные. И я начала шить. Вязать, вышивать и вот это вот всё, что так же мне не давали делать, потому что дурь какая, учись давай.

Фотографии самой первой взрослой куклы не осталось. Сама она так же уже нашла нового хозяина. Потому что узрев что ныне продают совсем не дубовых Барбей из моего детства, а полноценно подвижных, я захотела именно таких. А первая барышня была ошарнирена только в коленях.
На данный момент в моей коллекции 20 кукол. Или +/-2. К сожалению, большую часть времени они стоят заныканные ибо маленькие дети и времени особенно на них нет.


Это фотка с последнего общего фотосета.
Ещё для тех, кто не в теме. Что мы, кукольники, с ними делаем?
Был период я пыталась снимать фото-истории:

Бытовуха. Кукло-комикс

Заглохло быстро, так как шить, клеить, крафтить ни умения, ни времени нет. А если я пытаюсь сделать историю, то я не готова ждать долгое время. Хотя знаю нескольких кукольниц, которые в основном этим и живут. Клепают, фоткают, покупают. Некоторые истории вполне неплохи. Но очень много на тему кухло-эротихи. Не очень это дело одобряю, но тут дело каждого.

Сейчас я просто периодически шью. Фоткать выходит редко, хоть и очень хочется. Тупо нет времени.



Остальное можете глянуть в фотоальбомах моей группы в ВК. Чтоб не захламлять старым тут.
Выкройки делаю сама. Долго этому училась. Вредно и принципиально не использую готовые. Не знаю почему, бзик у меня такой. Много вещей расшиваю нитками или бисером. Не так давно открыла для себя акриловые краски.



Чтобы понимали масштаб рисунка - кукла высотой 30 см. Это, собственно, последние Барби. Сейчас там нереальное разнообразие молдов (лиц).
Шью руками. С швейной машинкой подружиться пока что не удалось.

Кроме того я довольно долго увлекаюсь фотографией. В основном снимаю природу. Начинала с фоток на телефон, позже приобрела б/у nicon collpix l110. Не мыльница, но и не зеркалка.



Никаких фотошопов, цветокоррекций. Всё как есть. Я за естественную красоту. Ссылочку на альбом где фоток больше (ктоб меня ещё пнул чтоб я последние туда залила?) так же ниже оставлю.

Что касается рисования. Рисую. Да. Иногда даже хорошо. Но меня в основном не очень устраивает результат. Могу показать только два чехла для телефона, которые я расписала акрилом. Один себе, другой матери. Остальное, что в группе болтается - ссылкой снизу



Что же с писательством? Назгула несчастного мы бросили в 11 году. А щас уже 21 на дворе.
На самом деле писать я не бросала никогда. В вышеуказанном 2007 году я начала (или продолжила) играть в онлайн игру. Старая кривая браузерка. Муж, собственно оттуда же. Свела судьба, что называется. Игре я отдала почти 10 лет жизни. Ничего толкового в плане игрока из меня не вышло, я отыгрывала там скорее социальную роль шута. И заодно писала новости. Т.е. приличное количество времени я отработала условным новостником. Кроме того в то время я писала рассказы. И так как они расходились уже к более вменяемой публике (ну иногда) они ещё живы. Правда болтало их долго, пока я не нашла в себе силы их систематизировано начать вытаскивать на свет божий, а не таскать по кулуарам. Последнее время они болтались в моей группе, недавно же я наконец то решилась и выложила их на прозу. ру. Ссылка уже знаете где будет.

В 18, чтоли, году я решилась взяться за что то большое. А, я ведь совсем забыла про духов!



Вы ведь помните его, да? Он мелькал в "Без вариантов". Это Шу. Мой дух. А ниже, кажется, единственная общая фотка духов, которых я делала и делаю. Сейчас у меня есть куча народа, жаждущих попасть в чьи-нибудь любящие руки. Приличная куча уже нашла новых хозяев.
В общем я не помню когда, но однажды при взгляде на Мари (большая кукла с белыми волосами. За сравнение с Дайенерис буду кусаться. Прекратите мыслить шаблонами) и на Шу у меня в башке что то щёлкнуло. И я начала писать историю этой самой Мари. Поместив её в мир Даркланза. Ну... Будем честны хотя бы сами с сабой. Слабовато. Плюс я на свою голову решила показать своё творение взрослым... В общем с тех пор я несколько раз пыталась сесть её редактировать, но у меня ничего не выходит. Хорошенько взрослые "оценили".

А потом... кстати уточняю момент. Где то в этот период я начал ходить к психологу Хорошо начала ходить.
В общем где то там же, в смысле в 18 году (или я где то что то напутала с Мари, или с историей Назгула, но уже пофигу. Датировка такая стоит, а я не помню точно когда чего там было написано) я села и за три месяца написала вообще с нуля Историю Назгула Драко. Правда лежала она потом ещё два года прежде чем я нашла силы её выдать в массы. Сейчас она доступна в моей группе в разделе статьи. Но, предупреждаю сразу, что мне не нравится то, как оно там выглядит. И я надеюсь набраться душевных сил и выложить её уже в нормальном виде на прозу.ру. Однажды это произойдёт.

В этом году я написала "Кузнец". Это небольшая повесть так же связанная с Даркланзом. Она уже есть на прозе.
В планах дособирать разрозненные истории из тех, что относятся к истории Кузнеца и его взаимодействию с Отцом. И всё это тоже туда выложить и объединить в сборник. Что касается Истории Мари - я где то думаю написать продолжение. Что Назгула - ещё две книги бродят в моём разуме. Они то точно будут написаны.

Кроме того у меня есть начатая и брошенная "Сказка о мёртвой принцессе". Она была начата во время когда я тусила на форуме кукольников и персонажи в этой истории - это мои куклы. Всё нормально. Персонализация это нормально. Я вам говорю, вы мне верьте. Хоть справки у меня и нет
До сих пор висит недописанная.

А потом началась ковидла и я открыла для себя RPG mayker. И вот я приполз сюда =)

Спасибо что осилили этот опус.

Впервые он увидел её ещё будучи ребёнком. Худенькая светловолосая девчушка со вздёрнутым носиком и звонким, словно перелив колокольчиков смехом. И смеялась она так часто. Все любили её. Сложно не любить ребёнка, который похож на светлого духа. Того, что своим присутствием освещает мир вокруг себя. Добрая и ласковая. Такая милая, такая чудесная. А он?

Нескладный, маленького роста, с тёмно-рыжими волосами. Всегда в оборванной одежде, полуголодный, со взглядом волчонка. И за этот взгляд из-под бровей ему часто прилетало не только от отца. Отец был человеком властным и мать ни в чём не перечила ему. Никогда. Она была тихая и кроткая. И хотя она любила пятерых детей, что прижила от мужа, но никогда не смела перечить ему, если он решал проучить сына или дочь. И когда отец брал в руки розги, она лишь выходила из дома. А потом, когда гнев отца стихал, обнимала своё плачущее дитя, тихонько баюкала и гладила по волосам, утешая. Но только тогда, когда отца не было в доме и так тихо, что бы он не услышал этого. Иначе он мог той же розгой проучить и её за то, что она умаляет его наказание. И потому он рос таким. Маленьким, дерзким, держащимся стороной всех. Не только других детей, но и взрослых. Ведь они не уважали его отца. Почти никто из них. Все знали, что он много пьёт, мало работает и постоянно бьёт жену и детей. И видя в насупленной мордочке мальчишки черты его родителя, переносили свою ненависть и презрение и на него тоже, думая, что ничего толкового из такого мальчишки выйти не может. А сыновья и дочери очень быстро понимают, как к кому-то относятся родители и перенимали ту же манеру.

И потому он не мог себе позволить хотя бы заговорить с ней. И когда эта светловолосая девчушка улыбалась ему своей светлой улыбкой, то он смотрел на неё из-под сведённых бровей. Взгляд его был мрачен. Он боялся её улыбки. И старался убежать подальше. Ведь она нравилась другим ребятам. И если бы кто-то узнал что он, оборвыш, посмел заговорить с ней, то быть ему в очередной раз битым.

В семь лет отец отдал его в ученики. Вначале к тестомесу, затем к сапожнику. Но отовсюду его гнали. Потому ли что он был мал ростом или потому, что из-за робости, которую скрывал за своим мрачным взором. А может потому что у него действительно всё из рук валилось. Каждый раз отец жестоко бил его за это. Бил и кричал что от него нет никакого проку. Что на него только зря тратят хлеб. Что он должен приносить в дом деньги, а не только проблемы.

В конце концов отец отвёл его к кузнецу. Это был рослый, крупный мужчина с короткой бородой, которая понизу всегда была подпалена. О нём ходила не самая добрая слава. Все знали, что он часто берёт с женщин плату не только деньгами. Но это было не так страшно, как история о которой взрослые поговаривали только шёпотом, чтобы эти разговоры не дошли до ушей кузнеца. Так как нрав его был крут и на расправу он был скор. Много людей из их селения, да и пришлых тоже, что пытались говорить с ним не учтиво получали от кузнеца хорошую трёпку. И это не было обычной дракой, что часто затевали между собой мужчины. Он мог сломать руку, нос или челюсть. И не один из тех, кто пришёлся ему не по нраву, не оставался цел. Кроме того, поговаривали, что десять лет назад он убил человека. И это тоже было связано с той историей. И потому никто не рисковал головой в разговорах с ним.

И он, этот мальчишка, который был жутко напуган, впервые увидев того, к кому привёл его отец, знал эту историю. Болтаясь по улицам, он часто слышал её. Ибо более занятной в селении так и не нашлось. Никакие пересуды о пьяницах, изменниках, девчонках, что принесли в подоле или тех, кого только попортили их дружки, не могли затмить истории о старом кузнеце. Говорили, что он всегда с удовольствием запирал двери кузни, чтобы взять с женщины или девушки недостающую плату за свою работу. А мастер он был знатный. И ковал не только ободы для бочек, топоры и косы, не только подковывал лошадей. Он ковал и по-настоящему тонкие вещи, которые по обыкновению шли хозяину этих земель. Только им, этим богатым людям дозволено было пользоваться кубками и кувшинами тонкой работы, мечами с витиеватыми украшениями на гарде. И тогда, десять лет назад, все знали, что к нему частенько ходили молоденькие девчушки. И многие, понятно каким образом, получали от кузнеца несколько монет дабы купить пряник или булочку, утаив скидку и способ её получения от своих родителей, а то и вовсе умудрялись накопить на красивый отрез ткани. Все знали об этом. Но кузнец и тогда был могучим и таким же злобным. А так как ни одна из девчушек не приносила после своих визитов в подоле, то и идти к нему никто не решался. Тем более что и те, что после своих визитов к кузнецу, когда выходили замуж, после первой ночи с насмешкой поглядывали на тех, кто видел выставленную на обозрение простынь с доказательством их чистоты. А люди всегда молют языками. Не пойман не вор, как говорится.

Но была одна девчушка. Совсем бедная. Сиротка, которую приютила близкая родня, жившая в этом селении. Сама девочка была не отсюда. Разные рассказчики говорили, что ей было тринадцать, другие что пятнадцать. Родня не особо её привечала, так что девчушка постоянно бродила, прося то кусок хлеба, то стакан молока. Была она до того худенькая, до того жалкая, что люди старались сторониться её, боясь как бы она не навела ненастье на их дом. Но подачки давать не переставали. И так было до той поры, покуда её не приметил кузнец. И тогда всё селение стало замечать как часто она стала околачиваться возле кузницы. И как часто кузнец запирал двери. И хотя никто ничего не видел, да и не слышал, хотя были любители засунуть свой нос поглубже в чужие тайны, слухи ходили не самые лестные о ней. Многие отцы ждали что вот-вот её тощую фигурку округлит большое пузо, которое бы стало тем самым поводом, дабы они могли наконец объединиться против кузнеца и хорошенько взгреть его, дабы отвадить от молоденьких девчонок. Но этого не происходило. И девочка хоть и не казалась шибко умной, всё помалкивала да ходила потупив взор, в чём некоторые видели только лишнее доказательство неуёмной похоти кузнеца.

Так длилось год. Но девчонка ничуть не поправилась. Так и ходила в рванье, да со спутанным колтуном на голове. И все было и позабыли об этом, но следующей осенью, на праздник сбора урожая, когда девушки и юноши устраивают весёлые танцы, которые часто заканчивались понятно чем, так что к началу зимы всегда бывало много свадеб, один из парней знатно перебрал вина. И девчушке не повезло быть там. Она не участвовала в празднике, но искала на столах кусок, которым можно поживиться. И тот самый парень начал к ней приставать. И все, кто был на празднике видел это. Видел, как она пыталась отбиться от пьяного своими тонкими ручками-прутиками. Видели, как он тащил её в рощу. Но все предпочли отвернуться. Авось девчонке наконец повезёт, да он протрезвев одумается да возьмёт девку замуж. Мало ли таких случаев бывало? Порой и слишком ерепенистых силой замуж тянули. Одной больше, одной меньше.

Но случилось иначе.

На утро, когда она вернулась домой в ещё более изорванной одежде и с заплаканным лицом, её тётка избила её, крича что пригрела на груди потаскуху, которая только и делает что наводит на их семью грязные наветы. Путается со всяким сбродом, попрошайничает, будто её не кормят. к кузнецу ходит... И девчонку выгнали за порог дома, сказав не возвращаться. Кто то видел как она, когда отплакала своё девичество, вновь проскользнула за открытые ворота кузницы. Да вот только на сей раз они не закрывались. А вечером того парня нашли у околицы с пробитой головой. Мёртвого.

Конечно все догадывались о том чьих это рук дело. Но никто не торопился идти с разборками к кузнецу. Ещё через несколько родители парня собрали свой нехитрый скарб, да и уехали. Хотя кто то поговаривал что это не только из-за того, что они испугались кузнеца. Мол видел ещё кто то как он приходил к ним в дом, да на поясе его болтался тяжёлый кошель. А когда выходил, кошеля уже не было.

Девчонка так и осталась жить у кузнеца. И те, кто заходил в кузницу видели как она подметает там пол, да таскает дрова и воду. И кузнец говорил с ней ласково, чего от него вовсе никто не слыхал. А потому бояться его стали только пуще.

Некоторые девушки, говорят, и злобу затаили, так как он их стал выставлять за дверь, даже слова ни дав сказать. Люди ехидно заметили, мол, накрылась то кормушка, вот и расчирикались. А девчонки, знамо дело, начали про девчёнку всякие гадости говорить. Про внешность её, да про манеры. Да про то что небось сам кузнец её и спользовал прям после того, мёртвого. Небось так ей и сказал, раз уж сундучок то твой уже вскрыли, так хватит тебя беречь. И теперь так и будет она у него жить, пока он её брюхатую то и не выкинет на улицу. Однако случилось иначе. Когда прошло должное время после похорон, то кузнец на девчонке женился. Многие поразились этому. Девушки было дело ещё пуще начали грязь месить языками, да после как то быстро рты и позакрывали. Видать тоже было у них что с кузнецом. Знамо дело, не полы подметать к нему ходили.

И говорят кузнец тогда будто преобразился. Норов его стал мягче. Лицо, до того всегда угрюмое, разгладилось. Даже говорить стал добрее с посетителями кузницы. А уж когда ярмарка в селение приехала, так и вовсе накупил на ней и тканей и бус, и других вещиц, хотя раньше ничем кроме крепкого пойла то и не интересовался. А жена его всё подле ходила. Всё так же потупив глазки. Да только вот волосы её наконец причёсаны стали, да в подобающую причёску уложены и платком укрыты. И некоторые замечать стали, что девчушка то даже и не дурна. Не сказать что красива. Но на сей раз по другому стали о ней говорить. Мол растопила сердце великана. А он по сравнению с ней и впрямь великаном казался. Плечистый, могучий, густая борода почти до пояса, да пудовые кулаки. И она словно тростиночка рядом с ним. Кто историю ту не знал, подумали было что дочку на базар взял. И тогда уж стали другие толки ходить. Мол не задавит он её, не заспит ли, да не покалечит силу то не рассчитав.

Но жили они ладно. Жена всё при нём да при нём. Он в кузнице и она там. Он в город за покупками или с товаром, вон и она, крохотулечка, в тёплую шубу укутанная, как воробышек, рядом с ним на козлах примостилась. Он на базар и она тут же. Идёт ножками своими крохотными в сапожках новеньких за ним едва поспевает. Одевал он её как куколку. Сам всё в той же одежде. Старой, местами прожжённой, а она нарядная, как горожанка какая. То бусы новые, то серьги. Но глазки всё долу держит. Мужу не перечит, а подчас и вовсе слова не скажет. И хотя казалось всё ладно сложилось, да только брехали некоторые завистницы, мол мала ещё по возрасту. Девочка ещё, а он то, он то, мужик то уже взрослый. Тридцать пять лет как никак. Над девкой ирод небось издевается, да мучает по ночам, громадина такая. Потому и цацок столько покупает, чтоб помалкивала, да никому ничего не говорила. Тем более что и она как собачонка всё с ним да с ним, с другими бабами и не общается. Поздоровается вежливо, если одна выходит куда, да и толку. Ни о себе, ни о нём ничего не рассказывает.

Два года они прожили. Постепенно и пересуды стихли, и мужики поуспокоились. Да и девки тоже, другие себе развлечения нашли. И вот у жены кузнеца и пузо расти стало. И то всё потеха. Сама всё такая же худенькая, а живот только не перевешивает. И кузнец всё за ней ходит. Тяжести таскать запретил. Разве что метёлку взять в руки, чтобы подмести. Взял в помощницы несколько баб. Они по хозяйству только и ходили. А она вон только что сидит за рукоделием, шьёт для ребёночка, да шьёт, головы не подымает. Да на прогулки по вечерам с мужем выйдет, за живот держится. Как срок подходить стал, поехал кузнец, на сей раз один, в город, да оттуда повитуху привёз. Бабы посмеивались. Своими, значит побрезговал. Э как за женушкой то бегает. Но уже по доброму, без злобы. Дитё, знамо дело. Кому правда и завидно то было, кого мужья то гоняли до последних дней. И стряпать, и прибираться, а то и поколотить могли, коли чего не так. Но те помалкивали. А потом померла она в родах. Два дня мучалась. Все её крики слушали, да кузнеца видели, что аж с лица спал. Бледный ходил вокруг кузницы своей. Шапку только в руках мял. Даже в трактир не ходил, прямо в кузне и спал. Не бросал, значит жену свою, хоть и страшно мужику за неё было. Да нельзя к роженице, то все знают. Её работа такая, мучаться, пока дитё на свет производит. Да вот померла. И ребёночек то тоже не выжил. И вот тогда кузнец переменился. Ходил по первости как тень. Будто и нету человека. Одно тело только. Похудел, вокруг глаз круги тёмные. Те, кто его на похоронах видел, как он над могилой её стоял, коли бы не видели его всю жизнь, не признали бы в нём того, кого прежде знали. А как закончилось всё, так несколько бочонков вина купил, да в кузне своей заперся. В доме опустевшем. И так тихо было подле его дома, что многие и стороной обходили. Ни звука оттуда не слышно привычного, ни голоса человеческого. Тихо как в могиле. А оттого страшнее. Помрёт он, думали, с горя то. Любил то он её как. Страшно любил, значит, коли так горевал. Иной мужик бабу схоронит, да уже и за новой идёт. Знамо дело, много баб в родах гибнут, чего уж тут. Жить то надо.

Два месяца он так сидел взаперти. Кто то из баб ему еду носил. У ворот оставлял, даже стучаться не решался. А потом выходить стал. Похудел, так что одежда мешком висела. Волосы его поседели, борода нечёсаная, спутанная, только тёмной осталась. Молчал, ни слова не говорил. Глаза у него тогда страшные были. Мужики его и сторониться совсем стали, боялись не дай бог зашибёт на смерть. Сколько времени прошло, покуда открыл он свою кузню снова, да звук молота вновь раздаваться оттуда стал уж и не помнит никто. Но с тех пор совсем другой стал. Нрав его стал ещё круче, чем прежде. Да пить стал как проклятый. Почти всегда пьяный, как к нему не зайдёшь. Но дело своё знал, чего уж тут. А потом, год или два спустя снова за старое взялся. Кому из баб нечем платить было за работу, тех к себе заводил да двери запирал. Да только на сей раз, те, кто там побывали сторонились того места, как чумного. Ни одна не говорила что он там с ними делал. Но второй раз ни одна к нему идти не решалась. А потому быстро у селян сочувствие ненавистью сменилось. Да опять же, коли ни одна не сказала ничего, так и что лезть к нему. Только беду на себя накликать. Разве что одна у него постоянная баба была. Вдова мельника. Тучная, да грузная баба. Не сказать страшная, но красоты в ней не было. Про неё все знали. Он её не в кузню водил, а в дом. Всёж не девчонка какая молодая, которую и на мешке с углём завалить можно. Да только вот сколько она к нему не ходила, ни одного подарочка от него не получила. Так, наверно, с вдовьей тоски, по мужской ласке соскучившаяся. Но и она помалкивала что у них там было. Да никто и не лез с расспросами.

И вот сейчас, глядя на этого постаревшего мужчину с рыжеватой короткой бородой, в длинном кожаном фартуке, с большой залысиной в седых волосах. Огромного, мрачного, с запавшими тёмными глазами, мальчику было страшно. То что про жену его болтали, да про баб он не особо понимал пока по малолетству. А вот про то что он не раз калечил других людей это он запомнил хорошо. И отец привёл его на растерзание к этому гиганту. Мальчик настолько оробел, что не даже не сразу и услышал, что говорил отец. Кузнец слушал его молча, а отец болтал не умолкая. И если по началу речь его была довольно бойкая, то под конец, под тяжёлым взглядом мужчины, он начал словно оправдываться в своей тяжёлой жизни, ленивой жене, куче детей и прочем. Но в конце умолк. И тогда кузнец пристально взглянул на мальчишку. Глаза его тёмные словно буравили мальчугана и тот не выдержал и минуты этого тяжкого взгляда. И когда он опустил глаза, то услышал голос кузница. Низкий, глухой и такой же мрачный, как и он сам.

-И какой мне прок с этой блохи? Он от одного жара тут подохнет.
-Я понимаю. Да мне от него тоже проку нет. Пытался его пристроить, да у него всё с рук валится, везде его гонят. Дома тоже помощи никакой. Только и знает что по улице мотаться, да других детей задирать. Ходит постоянно битый, да чумазый, - И отец отвесил мальчику звонкую оплеуху. Мальчишка стерпел её молча, не подымая глаз. Его уязвляли слова отца, да только что он мог сказать ему? Мог конечно и ответить, но тогда отец устроит ему хорошую взбучку прямо тут.
-Так ты его что со свету жить хочешь?
-Нет, конечно, - Торопливо ответил мужчина, чувствуя в голосе кузнеца насмешку.
-А коли сдохнет малец, что же ругаться придёшь что я его загубил? Мне такого не надо.
-Нет, нет, что вы...

Мальчик рискнул поднять глаза и взглянуть на кузнеца. Тот смотрел на отца с плохо скрываемым отвращением. И это чувство, которое мальчик сам не всегда мог осознать в своей душе удивило его.

Кузнец молчал какое то время, затем заговорил.

-Ну коли ты хочешь, я попробую. Только селить мне его негде. Будет спать в кузнице.
-Хорошо.
-Еды лишней тоже нет. Готовить я не мастак. Таскайте сами.
-Да, да. Хорошо.

Кузнец смерил мужчину стоявшего перед ним тяжёлым взглядом.

-А коли случится что, ко мне чтоб никаких вопросов. Покалечится, али от жары подохнет, я на похороны денег не дам.
-Да, да, конечно, конечно. Никаких претензий, - Отец явно тоже боялся кузнеца, так что кивал так активно, соглашаясь со всем что он говорит, так что мальчика охватило даже не презрение, а чувство гадливости. Отец, который раньше казался ему таким серьёзным и властным, сейчас был жалок как ревущая мелочь. И это новое открытие поразило мальца. И когда он раздумывал над этим новым чувством, кузнец впервые заговорил с ним.
-А ты, блоха, не боишься?

Мальчик удивлённо уставился на него. Обычно взрослые не обращались к нему с вопросами. Обычно они сами решали что он думает или что делает, так что вся его жизнь и складывалась только из того, что за него решали другие. А решали они абсолютно всё. И от того он молчал, а кузнец вдруг улыбнулся.

-Молчишь значит. Ну хорошо. Я болтливых не люблю. Ты, -Он обратился к отцу мальчика, -Приводи его завтра. Одёжку ему какую принеси, да что там ему ещё надо. Денег с тебя, стало быть не возьму. Но мальца обеспечиваешь сам, - С этими словами кузнец развернулся к ним спиной и ушёл в глубины кузни где мрачноватым алым светом было освещено это жаркое помещение.

Мальчик увидел большую наковальню, мехи, тяжёлые молоты, а главное, множество разных предметов. Он хотел разглядеть их получше, но отец отвесил ему новую оплеуху и злобно рявкнул, чтобы мальчик шёл за ним.

Так началось его учение. По началу в кузню его вообще не допускали. Только поздним вечером он мог устроиться в углу кузни на куче соломы. Горн тогда уже не освещал помещение своим рыжеватым светом, но всё ещё сильно согревал помещение, так что в нём было очень жарко, угли продолжали медленно тлеть. Днём же у него была куча работы. Натаскать воды или угля, наколоть дров. Но, надо отдать кузнецу должное, совсем он мальчугана уморить не пытался. И где то к середине дня отпускал его, так что мальчик мог свободно побродить по селению. Несколько раз он встречал отца во время прогулок и тот пытался устроить ему взбучку по старой памяти, да и устраивал. Но после мальчик просто начал от него убегать. А когда отец пришедший поглядеть на сына с небольшой котомкой еды и вновь взялся за старое, то кузнец остановил свою работу и вышел к нему. И коротко сказал.

-Он теперь мой. Ты не смеешь его больше трогать. Иначе я научу тебя уму разуму.

Мальчик, держащийся за горящие уши не видел того каким стало лицо отца после этих слов. Но по тому как быстро он ушёл из кузни и больше никогда не приходил туда, передачки стали носить сёстры, мальчик понял что кузнеца отец очень боялся.

Через год кузнец начал допускать его до работы. Пока мальчишка был ещё всё таким же слабым и хилым. Потому он мог только смотреть, как мужчина орудует своим молотом. Как плавит металл в горне, как закаляет его в большой бочке с маслом. И этот тяжёлый, простой и грубый труд очаровывал его. Очаровывал тот странный свет, что царил в этом маленьком мире, которым теперь ограничивалась его жизнь. Смотрел на могучие, мускулистые руки кузнеца. В тёплое время года он работал без рубашки, только фартук прикрывал его могучую, заросшую густыми и жёсткими волосами грудь. И эта мощь, это поразительное терпение, с которым кузнец работал, не делая долгих перерывов, восхищала маленькое сердце ребёнка. Ранее он наблюдал людей словоохотливых и праздных, не смотря на то, что они, как и каждый житель сила большую часть времени много работали. Но было в их действиях много суеты, много лишних слов. А кузнец молчал. И только лишь стук молота, шипение масла, звук горящих углей, рокот горна и иные звуки наполняли кузницу. И всё это очаровывало мальчугана. Ему захотелось стать таким же. Могучим, сильным и страшным. Наверное именно это привлекало его в кузнеце особенно. После тяжёлой жизни с отцом самодуром, после всех насмешек и издевательств, что он получал от других людей, более всего он хотел научиться даже не самому ремеслу, а превратиться в того, кому не нужно было даже открывать рта, дабы заставить собеседника относиться к себе с уважением. Чтобы он не смел сказать ему чего то обидного или злого. И хотя кузнец не поучал его, не говорил много слов, вообще, словно не обращал внимания на его присутствие, мальчик учился у него. Перенимал движения, походку, взгляды. Запоминал те короткие фразы, которыми кузнец обменивался с посетителями. В основном в кузню приходили мужчины, но были и женщины. И было за это время несколько раз, когда кузнец действительно выгонял мальчика вон и запирал кузню. И сидя подле её дверей он вспоминал о той истории, которую слышал. Однако те, кого он видел, обычно выходили из кузни со спокойными лицами. Некоторые даже благодарили кузнеца. От некоторых ему даже перепадало что то съестное. Видел он и вдову мельника. Но та приходила редко. Не чаще раза в месяц. И ту он действительно водил в свой дом. И слыша звуки, что доносились оттуда, мальчик смутно понимал чем они там занимаются. Потому что помнил те не частые случаи, когда отец по ночам, иногда не дожидаясь пока уснут дети, уводил мать в родительский угол. И та возня, которая следовала за тем, те звуки, что они издавали, когда возились под одеялом, всё это всегда вызывало в мальчике ужасное чувство отвращения. Такое сильное, что он не мог даже спать. И тогда он старался тихонько выскользнуть из дома на улицу и ждать там. Он сидел подле двери, чувствуя ночной холод, мошку, что больно кусалась, чувствуя, как тяжелеют веки и голова сама начинает клониться ко сну. Но ни уснуть, ни уйти куда то он не смел, так как однажды, когда он не выдержал и таки уснул на улице, отец очень сильно его избил. Избил, крича что он позорит его и мать, что порядочный мальчик должен спать в своём доме, а не на земле, как шелудивый пёс. И помятуя тот случай, мальчишка сидел и боролся со сном, надеясь что родители поскорее закончат то странное и мерзкое, чем они занимались, и он тогда сможет пробраться обратно и улечься на своей колючей подстилке и наконец погрузиться в тёмный провал сна.

Когда мальчику исполнилось одиннадцать, одна из младших сестёр, что держалась как и мать, пришла с ломтём хлеба и очень тихо, словно боялась что брат её ударит, сказала, что отец больше не будет его кормить. Мальчик ничего не сказал ей. И провожая взглядом её худенькую фигурку, которая удалялась прочь, не чувствовал почти ничего. Он не чувствовал родства ни с кем из своей семьи. Ни с сёстрами, ни с старшим братом. Разве что образ матери. Тихой, покорной, терпеливой, никогда не перечащей мужу, только он вызывал в нём даже не любовь, а жалость. Ему было действительно жаль её. Ведь он видел многих замужних женщин, которые так громко орали, а то и поколачивали своих мужей. Были и те, кто дрались почти на равных. И он искренне не понимал, что стоило матери хоть раз ответить отцу на его крик и побои. Мать не приходила к нему в кузню. Он видел её только мельком, когда уходил из кузни по поручениям. Но мать не решалась к нему даже подойти. Могла лишь слабо улыбнуться издали. И потому, когда эта последняя ниточка, связывающая его с семьёй оборвалась, он просто сел и стал есть хлеб. И в голове его было пусто, словно не произошло ничего важного. Так, мелкий дождик прошёл и тут же высох.

Однако когда он вернулся в кузницу и принялся за свою работу, теперь то он вытянулся, даже немного окреп, так что кузнец начал давать ему настоящую работу, а не только подай-принеси, то кузнец, не прерывая мерного стука своего молота задал ему вопрос.

-Что, надоело им тебе еду таскать?

Мальчик смолчал. Ответить ему было нечего. А кузнец неожиданно продолжил.

-Ну значит теперь тебе придётся и этим заняться. Завтра сходи в село, найди Эллу, да приведи сюда.
-Хорошо. - Мальчик молча взялся за работу, даже не кивнув в ответ. В этом не было нужды. В отличии от отца, кузнец никогда не требовал чётких ответов. Особенно в таких случаях.

И когда назавтра он пошёл в город, стараясь не смотреть на ребятню, что завела старую песню, дразнясь и посмеиваясь над ним, он увидел Её.

Она тоже подросла. И всё только хорошела. Он знал что она пошла в ученики. Но к местной травнице. И одежда её, светлая, светлые же волосики, будто не девочка вовсе, а оживший лучик солнца, поразила его. И когда она увидела что он смотрит на неё, то весело и по доброму улыбнулась ему.

-Привет, маленький кузнец.

Но мальчик лишь опустил взгляд и поспешил прочь. Что ей до такого заморыша как он? И он не видел каким удивлённым и чуть грустным взглядом она провожала его.

Элла, которая коротко переговорила с кузнецом, согласилась приходить к ним и готовить еду за скромную плату. Тем дело и кончилось.

Время шло. Он научился подковывать лошадей. Особенно ловко ему удавалось расчищать копыта. Кузнец не хвалил его, а вот приезжие часто не стеснялись сказать несколько добрых слов. А иногда начинали болтать о том, как де, год назад у иного кузнеца копыта то лошади и попортили. Так что она хромая стала. Грубо слишком, да неумело вычистили ей копыто, а иной гвоздём повредил, когда крепил подкову, так что лошадь взбесилась, да чуть не погромила там всё. Насилу четверо мужиков её удержали. Мальчишка на то ничего не отвечал. К тому времени шёл ему уже четырнадцатый год. Он вытянулся ещё сильнее и та хрупкость, что раньше всем бросалась в глаза сменилась пусть и не тугими мышцами, всё же он был больше жилистый, чем крупный, но мальчик перестал вызывать жалость одним своим видом, медленно превращаясь в крепкого, хоть и невысокого юношу. Он ещё не мог удержать самого большого молота, которым старый кузнец ловко орудовал, но мелкую работу знал хорошо. И у него даже появились постоянные клиенты, которые приходили именно к нему. Некоторые девчёнки даже переменились, начав пытаться с ним неумело кокетничать. Насмешки в них сменились странным интересом, с которым они разглядывали его лоснящиеся от пота руки, огрубевшие пальцы, а те что постарше так и вовсе могли отвесить пару словечек по поводу его зада или ещё чего. Но он только хмурился и молчал. А то и вовсе мог положить работу, да уйти в комнату, что находилась за самой кузницей. Кузнец не ругал его за это, но и не защищал. Иногда только мог покачать головой и сказать что то вроде.

-Бабы, что с них взять. Одна дурь в голове.

В шестнадцать у него начали пробиваться первые робкие усы. Да и не только они. Волосы начали расти и в иных местах. И если их он почти не замечал, то вот этот пушок... По началу он гордился ими, разглядывая себя в бочке с водой. Но после того как одна из девчёнок, стоящая с подружками показала на него пальцем и они стали заливисто и обидно смеяться, то он, вернувшись в кузню, сбрил их как мог. И с тех пор старался не допускать на своём лице этой противной поросли. И ходил гладко выбритый, с мелкими ранками на лице, от того что резал щёки во время бритья. Тело его также решило, что пришла пора подрасти. Однако делало оно это как то странно. Руки стали как будто длиннее, чем нужно и это иногда доставляло ему трудности. Тоже и с ногами. Несколько раз он даже неловко падал, словно запутавшись в них. Всё это доставляло ему немалые трудности. Не говоря уже о том, что пот его, который прежде совсем не пах, теперь обрёл невыносимый и яркий запах, который был противен даже ему самому. И потому сборы по поручениям занимали у него теперь больше времени. Уж очень он побаивался, хотя никогда того не показывал, ядовитых насмешек молодых девчонок. Всех, кроме Неё. Он видел её. Пусть и не каждый день, но всё же их пути пересекались. И она никогда не смотрела на него так, как другие. К тому времени она собрала свои до того распущенные волосы в косу. И эта коса, тугая, до пояса, перевязанная яркой лентой, влекла его внимание. Он замирал, когда она, по обычаю вежливо поздоровавшись с ним, проходила мимо, потеряв, видимо, надежду на то, что он хотябы заговорит с ней. Замирал, глядя как тугая, как верёвка коса медленно, словно змея извивалась по её ровной спинке. И движения её, хотя и скрытые платьем свободного кроя, вызывали в нём такое странное чувство, которого он ещё не испытывал. Иногда она ему даже снилась. И после тех снов он чувствовал себя странно. И будь он девочкой, то наверное бы, каждый раз, когда видел её, густо заливался бы краской. Но он мог лишь замерев, смотреть как она идёт. Плавно, как лебёдушка, со спокойной гордостью неся себя. Милая, добрая и отзывчивая. Со всеми в добрых отношениях. И он слышал, что женщины поговаривают о том, что она вошла в возраст чтобы искать себе жениха. Такую девушку любой бы хотел иметь хозяйкой в своём доме. И слыша эти разговоры он только молчал и желваки начинали играть на его щеках. Сам того не понимая, слова эти опаляли его жарким гневом. Таким жарким, как угли в горне, как красный, шипящий металл, который только вытащили из него и теперь, уложив на наковальню, начинали бить молотом, покуда не придавали ему нужную форму, а затем вновь зарывали в горячие жаркие угли. И тоже было в его душе, когда он видел её или думал о ней. А мысли эти становились такими навязчивыми, что даже старый кузнец порой осаживал его, когда тот совершал какую то глупую ошибку. И таких ошибок порой становилось так много, что обычно малословный кузнец мог отпустить в его стороны краткую, но гневную тираду и порой выгонял из кузни, говоря что ему надо бы голову проветрить.

В один из таких дней, уже вечером, он в очередной раз вышел из кузни, торопливо натягивая на ходу рубаху и пошёл, сам не зная куда. Брёл, глядя себе под ноги, чувствуя как вечерняя прохлада остужает его разгоряченное тело. Он шёл и шёл, не замечая ничего вокруг. И только оказавшись на дороге, что вела к лесу, вдруг услышал Её голос. Звонкий, приятный. Но сейчас он обжёг его словно большой уголь, упавший на кожу. Он даже вздрогнул и остановился, как вкопанный.

-Кузнец! Эй, кузнец, постой, - Она больше не называла его маленьким кузнецом. И в словах её не было насмешки.

Он оглянулся, ища пути спасения, но их не было. И потому он стоял, а лицо его было мрачно. Он вдруг вспомнил что не обмылся по обыкновению в бочке, как делал. И пытался понять воняет ли он сейчас или нет. Хорошо ли он побрился, стёр ли копоть со своего лица. А она тем временем подошла к нему. И встала так близко, что он опустил глаза. Лицо её, правильное и гладкое, её большие глаза, как у птицы, её губки... Он не мог смотреть на неё. Совсем не мог и не понимал почему. Причина была уже не в том, что он боялся юношей, которые могли бы поколотить его, заморыша, за то что он посмел заговорить с ней. Дело было в том самом жаре, что одна только мысль о ней, разгорался в нём. И он совсем не знал с ним сладу.

-Ну что же ты? -Вновь заговорила она. И в голосе её слышалась грусть, -Чем я тебе не мила, что ты на меня даже взглянуть не хочешь? Я тебя чем то обидила, кузнец?

Он поднял на неё глаза, боясь увидеть там кривую ухмылочку, которым его одаривали иные девушки. Но она смотрела на него открыто. Взгляд её был ласковым и добрым. И теперь её глаза, её губки... Он почувствовал этот жар. Ему показалось что пылает не только его грудь. Пылает лицо, уши, а самое главное жар охватил его в том месте, которое и раньше тревожило его, но только по ночам. А она стояла, совсем не понимая что творится с ним. Не понимая тех странных мыслей, что её образ рождал в нём. Тяжёлых, тягучих и невыносимых. Она, чистая и невинная, не ведала того, что подсказывала ему сама природа.

-Почему ты не говоришь со мной, кузнец? Почему всегда отворачиваешься? Что такое? Ну, скажи мне, ты что, язык проглотил?

Он сглотнул, чувствуя как ему хочется сейчас коснуться её. Хочется сделать с ней что то, чего он сам ещё не знал. И потому он опрометью бросился прочь, прочь от своего дома, прочь от села, прочь от неё. И девушка стояла в сгустившихся сумерках, непонимающе уставившись ему вслед.

Он и хотел бы больше не видеть её. Хотел бы чтобы она больше не снилась ему. И даже несколько раз бросался прочь, если видел её только издали в селе. Но девушка была вовсе не робкого десятка, как могло показаться на первый взгляд. И потому однажды осенью она сама пришла в кузню. И увидев её у ворот, он уже не думал о том, как выглядит. Увидев её, он вдруг вспомнил о той истории, которую слышал ещё в детстве. Вспомнил женщин, из-за которых кузнец закрывал ворота. Вспомнил толстую, расплывшуюся словно тесто, вдову мельника. И все эти мысли ошарашили его, пронесясь в голове вихрем. И на его счастья кузнеца не было. Он был один. И потому он положил свой инструмент и приблизился к ней, чего раньше не делал никогда, предпочитая как и кузнец заставлять посетителей самим подходить к нему.

-Привет, кузнец, - Она улыбнулась ему, -Я хотела спросить про котёл.
-Убирайся, -Грубо и зло сказал он. И это были первые слова, что она от него услышала.
-Что?
-Я сказал тебе убирайся отсюда. Пшла вон, - И глаза его в этот момент пылали гневом.

Девушка смотрела на него непонимающе. И светлое её личико тоже приняло мрачное выражение. Она искала взором в его лице хоть какое то объяснение этой внезапной вспышке. Но он продолжал стоять, сложив руки поверх фартука, словно страж ворот, не пускающий нарушителя.

-Почему ты так говоришь со мной, кузнец? -Наконец сказала она. И в голосе её не было страха, а только спокойное достоинство. Она словно даже стала выше. Плечики её расправились, взгляд стал твёрдым и серьёзным. И не получив от него скорого ответа, она продолжила, -Кто дал тебе право так говорить со мной? Где твой учитель?
-Убирайся, -Повторил он, -Не твоё дело где шляется этот старый мудень. Тебе здесь делать нечего.

Она изучала его ещё какое то время, но с места не сходила, как и он сложив руки на груди. И он не решался предпринять больше никаких действий, так как прежде этих слов вполне хватало, что бы отвадить не слишком зарвавшихся мужчин, что были гораздо более грозными, чем эта девушка. А тех, кто не понимал этих слов он мог и вытолкать взашей, добавив пару увесистых пинков под зад. Но не с ней же такое делать?

И одновременно с этими мыслями гнев его утих. В голове его лихорадочно возник пугающий вопрос. Чего это он так взбеленился? Что будет, если кузнец слышал то, что он говорил о нём? И словно по злому умыслу Марсии, тот явился. Он мрачно оглядел юношу и девушку.

-Господин кузнец, - Она не меняя лица взглянула на него, -Может вы объясните мне что с вашим учеником? Он сказал мне убираться отсюда. Я не понимаю в чём причина, чем я, возможно, оскорбила его. Но такого отношения к себе я не потерплю. Я пришла сюда по просьбе моей наставницы. Мне нужен новый котёл. А... -Она заговорила торопливо и губки её под конец задрожали, словно она вот вот готова была расплакаться от обиды.

Юноша опустил взгляд, в ужасе ожидая что кузнец ударит его, хотя прежде он никогда себе этого не позволял. И чувства его, мучительные и непонятные были так сильны, что он не стал дожидаться какой будет кара. Сорвал с себя фартук и бросился прочь. И теперь уже двое недоумённо смотрели ему вслед.

Он ушёл к реке. И сидел на её берегу весь остаток дня. Сидел, тупо глядя на то, как стрекозы неслышно порхают над её гладью. Он никак не мог понять что происходит с ним. И не мог понять что ему делать с самим собой. Когда его душу не терзал этот жар, он не делал этих странных поступков. Он спокойно работал, даже в одиночку ездил в город или договаривался с поставщиками сырья для кузни. Вообще он был вполне толковый парень. И уж тем более он не бросался бегом прочь от иных не самых приятных собеседников. А что происходило с ним сейчас? И что скажет ему сейчас кузнец? А вдруг он его вовсе выгонит. И что ему тогда делать? Дома у него нет. Ремесло только то, которому он учился. И больше ничего. Совсем ничего не было в его жизни кроме этой кузни, кроме учителя. Кроме... неё, пусть и только в его мыслях. Он смотрел на воду и странная мысль посетила его разум. Но он отмёл её. Он что девка какая, чтоб с такой дури топиться? Уйдёт, в конце концов. Добредёт как-нибудь в город, да наймётся там куда-нибудь. Не повезёт к кузнецу попасть, так за иную работу возьмётся. Парень он крепкий, толковый. Авось проживёт как-нибудь.

И её там не будет...

Он досидел там до самой темноты. Сидел, не решаясь вернуться, ни уйти прочь. Надеясь, как в детстве, что отец уснёт и получится избежать неприятного разговора. И только когда сверкающая россыпь звёзд на небе и зеленоватые светлячки заиграли вокруг берега, только тогда он понуро побрёл обратно в кузню, ожидая что ему зададут добрую трёпку. Он даже думал о том, что если кузнец пару раз приложит его своей тяжёлой рукой, может быть ему и полегчает? Жар, что был в его душе давно сгинул, оставив после себя горький привкус стыда. Он тихонько отворил ворота кузницы, надеясь сейчас проскользнуть на своё место и забыться сном, оттягивая неприятный миг разговора. Но кузнец был там. Он стоял, озарённый светом горна, который алым светом очерчивал его громадную тёмную и пугающую во тьме фигуру. И молот его высекал искры из заготовки, на которую он мерно опускал его. И увидев эту картину, юноша замер. Он молчал, не зная что ему вовсе делать. Не зная чего ожидать.

Кузнец заговорил не сразу. И когда юноша услышал его голос, неожиданно мягкий, ему даже показалось что он различил в нём грусть, это поразило его.

-Нравится она тебе, да? - Не останавливая работы, говорил кузнец. Из-за этого он делал паузы, слышно было но отчётливо, -Я думал что ты сбежишь. А ты, вона. Вернулся.

Юноша молчал, не смея сдвинуться с места. Никогда прежде за столько лет кузнец не говорил с ним. И сейчас он не смел даже шевельнуться.

-Я знаю что про меня болтают. Мелют языками, да всё пустое. Ты небось думал, что я с ней сделать что хочу, но это ты зря, - Он умолк и какое то время работал молча. Слышно было, что слова давались ему с трудом, -Молодой ты ещё, горячий. Да не думай на меня, старика дурного. Никогда я баб ни к чему плохому не принуждал, что там кто ни думает. А Улисса, - Когда он назвал это имя, то голос его дрогнул, -Она приходила ко мне. То правда. Да только ничего я ей дурного не творил. Ты мне напомнил её, когда отец твой привёл тебя ко мне впервые. Потому, наверно и оставил тебя. Не хотел, видят Высшие, учеников брать. Так думал один и помру, да сгинет тут всё, пропади оно пропадом. Она хорошая была. Добрая. Любил я её сильно. Видят Высшие, любил. Всем сердцем. Голодная всегда. Её, видишь, тоже не жаловали в родном доме. Бродила, как ты, никому не нужная, одинёшенька. Как дочку её любил, пока мала была. А как подросла, так и я к ней переменился. Да не трогал я её, ничего с неё не просил за то, что кормил. Сидела она у меня тут, вон там, где ты спишь. Сидела тихонько, помалкивала, да на огонь гляделала. Светлаяя душа, никому зла не творила. А потом, когда случилось то, -Голос кузнеца посуровел и юноша хоть и не видел сейчас его лица, почувствовал, как оно исказилось в гневе, -Когда тот пацан её..., -Он снова замолчал и даже перестал ковать. Опустил молот, да так и оставил на наковальне не конченную работу, -Убил я его. То правда. Убил. Вот этим вот молотом голову ему проломил. Есть грех тот на моей душе. Ни одной живой твари я не убивал до того. Только его, паскудёныша. Мразь грязную, что отца с матерью опозорил своим поступком. Столько девок что и сами пойти готовы, а он её... её..., -Кузнец вновь умолк и юноша, слыша его признание, не знал даже что чувствует сейчас. Горькая, тяжёлая как камень правда опустилась ему на плечи. И хотя уставшие ноги просили отдыха, он продолжал стоять и слушать, -Любил я её. Очень любил. За себя взял, чтоб не сгинула она на улице. Тяжело ей то далось. Не знаю как у них у баб про это. Пальцем её после свадьбы не тронул. Жила со мною, да мы даже в разных постелях спали. Ничем не обижал. Как мог её бедняжку порадовать хотел. А она всё ко мне жалась, как пташка какая. А как подросла, так сама пришла ко мне. Ну и ребёночка мы ждали. Я её берёг, больно она слаба была, да что уж, вспять не воротишь что сделано. Боялся я за нею. А она вон, значит. Умерла. Да и ребёночек с нею. Не выжил, не смогла она, значит. Бабка говорила большой больно был. Поранил её всю, -В голосе кузнеца послышались слёзы и юноша видел как он и впрямь утёр их рукою. Но не замолчал. Слова, которые он так долго носил в своей душе уже не остановить было, -Один я остался, парень. Совсем один. Нет у меня ничего совсем. Только кузня эта проклятая, да ты. Привязался я к тебе, что молчать то. Ты как сын мне стал. Не стал бы я твою девчёнку трогать. Никогда. Видел я как ты на неё смотришь. Да и сам знаю как оно. А те что ко мне сами приходили, так не я их звал. А тебя я не обижу, ты не думай. А сейчас спать ложись. Завтра я тебе в доме место приберу, там спать будешь, -И договорив это кузнец прошёл мимо ошарашенного паренька и тихо затворил за собой ворота. А тот стоял ещё какое то время, осмысливая услышанное. И потом, когда улёгся на своём месте, лежал без сна до самого рассвета. На следующий день кузнец действительно провёл его в дом, что стоял возле кузницы. Небольшой, в два этажа. На первом этаже располагалась кухня и прихожая. На втором две спальни. Кузнец отпер дверь второй и впустил юношу в неё.

-Здесь жила Улисса, -Пояснил кузнец. Да юноша и сам бы это понял. Весь дом был неухоженый, ему явно не хватало женской руки. А эта комната была совсем иной. Стены покрашенные светлой краской, небольшая кровать укрытая ярким одеялом, подушки с грубоватой вышивкой. Стол у окна и стульчик. На столе, покрытые пылью лежали разные женские вещи. Гребень, ножницы, маленькое зеркальце с длинной ручкой. И сложенная вышивка. Рисунка из-за пыли было не разобрать. Но иголка была воткнута так, словно женщина встала и вышла ненадолго, что бы вскоре вернуться и продолжить работу. Под потолком была куча паутины, у стены примостился резной сундук для вещей, -Рукодельница она была. До последнего дня шила для малыша. Да вот не дождалась, - Тихо сказал кузнец. Сам он в комнату не заходил, -Я ничего и не трогал здесь. Иногда только заходил, чтоб тут всё совсем грязью не заросло. Уберешься, а что лишнее будет мне отдашь. А так живи. Хватит тебе на сене то спать, чай не малец совсем. И с этими словами он ушёл, оставив юношу одного.

Она стала приходить в кузницу. Юноша больше не подходил к ней, занимаясь своей работой. Только угрюмо зыркал на неё из-под бровей. Говорила она с кузнецом. И юношу это настораживало, так как прежде он не допускал никого из посетителей внутрь слишком надолго. Тем более не говорил с ними так много. Но с ней... она стала приходить чуть ли не каждый день. И поначалу она смотрела на него хмуро, помня совсем свежую обиду, то после нескольких разговоров с кузнецом, которые юноша никак не мог разобрать, стала поглядывать на него как то весело, со скрытым задором. Словно у неё с кузнецом была какая то общая тайна. Смотрела, он это видел, но больше не заговаривала. И он не знал что было хуже. Поначалу каждый его приход волновал его очень сильно и он старался найти себе какую то иную работу, не в кузне. Но постепенно привык к её присутствию. И тогда то сильное чувство, которого он побаивался поутихло. И в какой то мере он перестал бояться к её присутствию. И когда котёл был готов. Знатный, хороший, сделанный из нескольких листов металла, скреплённый прочными заклёпками, выглаженный внутри, ладный, на крепких маленьких ножках, когда его погрузили на телегу и увезли, она вновь исчезла из его жизни и больше не приходила. Он знал что она уже вовсю работает, приходит домой к тем, кто болен. Приносит отвары, делает перевязки. И от того ему было так странно почему она приходила всё это время, пусть и ненадолго. И когда перестала он вдруг обнаружил, что ему грустно от того, что он больше её не увидит. Хотя что он мог ей сказать? Как мог объяснить свою вспышку гнева, объяснить то почему он сбежал от неё тогда, на дороге? Верно. Никак. Ладно говорить он так и не выучился, став подобным своему учителю. Мрачным, угрюмым и малоразговорчивым.

Но они всё же встретились. Осенью на праздник конца сбора урожая. Кузнец практически выгнал его из кузни, сказав что тот должен наконец сходить поглядеть на девушек села, а то так и останется бобылём. Юношу очень уязвили эти слова, но он всё же не ослушался и пошёл. Праздник устраивали вечером. Длинные столы, накрытые чистыми светлыми скатертями ломились от еды. Больше, конечно, было овощей. Но и мясо тоже присутствовало. По таким праздникам все приносили что могли. И хозяин самого большого стада ради этого заколол несколько барашков, охотники принесли кроликов и куропаток. И всё это томилось, истекая жирным соком на вертелах. Конечно там было пиво и вино. Взрослые, молодёжь, даже малые дети присутствовали там. Женщины по такому делу нарядились в лучшие платья. Мужчины с натруженными руками ограничились только чистой одеждой. И покуда взрослые сидели за столами, молодёжь водила хороводы вокруг огромного костра. Там было много смеха и музыки. Бродячие артисты, что приезжали сюда каждый год играли весёлую, бойкую музыку, от которой ноги сами готовы были пуститься в пляс. Дети весело носились, радуясь тому, что в этот день можно долго не ложиться спать. Юноша стоял поодаль. Хотя он и правил множество плугов, кос и серпов, подковывал лошадей, делал другую мелкую работу и его вклад в этом празднике тоже определённо был, он чувствовал себя здесь чужим. А потому не принимал участия в гулянии, а стоял поодаль, мрачно наблюдая за праздником, сложив руки на груди. Смотрел на своих сверстников. На высоких и статных юношей, чьи крепкие загорелые шеи мелькали в распущенных воротах рубашек. Глядел на весёлых девушек, которые кокетничали с ними. Он видел чужую радость. Торжество самой жизни. Но самому ему было не радостно. А когда он увидел среди танцующих Её, то сердце его сжалось. И хотя он не хотел до того, но сейчас, видя её смеющееся лицо, видя как вьются вокруг неё в весёлом танце молодые ребята, которым она явно очень нравилась, он пошёл к одному столу и наполнил стакан вином из кувшина и попытался было выпить его в несколько глотков, как сладкую воду, но только закашлялся, едва сдержавшись что бы не выплюнуть обжигающий напиток. Однако крепкое вино дало свой эффект и мысли его перестали быть такими мрачными, а в животе осело приятное согревающее тепло. К нему подходили некоторые из селян, благодаря за его работу, но он не говорил ни с кем, только кивал в ответ. И когда он приканчивал третий стакан, она вдруг приблизилась к нему. Разгорячённая, весёлая, волосы выбились из её косы. И увидев его, вдруг замерла как вкопанная. Он же смотрел на неё всё так же мрачно, но глаз не опускал. Она улыбнулась, но тут же прошла мимо него к столу и тоже наполнила стакан вином. И медленно, маленькими глотками стала его пить. Юноша смотрел на неё какое то время. Смотрел, думая о том заговорит ли она с ним в этот раз или нет. А потом заметил их. Молодых парней. Они стояли поодаль. Трое. И смотрели на него. И лица их были очень недовольными. Юноша допил своё вино и поставил пустой стакан на стол. Повернулся чтобы уйти, не ища себе проблем, но тут она вдруг обратилась к нему.

-Эй, кузнец. Может пригласишь меня на танец?

Он обернулся. И изучал её насмешливое личико. В глазах её плясали весёлые искры. Но затем он вновь взглянул на тех трёх юношей. И не отвечая ей, пошёл прочь.

Те трое нагнали его где то посередине пути до дома. Конечно они вновь, как когда то в детстве, начали выговаривать ему про то, что он, грязный и неумытый, неучёный, оборванец и не смеет даже смотреть на неё. Он не отвечал им и пытался пройти мимо. Но парни явно тоже выпили достаточно вина и молодая кровь бурлила в них вместе с желанием почесать кулаки. Один ударил его первым. Не сильно, но после этого он стал драться. Он был невысок ростом но руки привычные к молоту и тяжёлой работе били сильно, хоть и не всегда точно. В этом он уступал им. В отличии от него парни частенько собирались чтобы вдоволь подубасить друг друга, да почесать кулаки. И потому опыт был на их стороне. Они посмеивались над ним, прыгая и отскакивая, ударяя его по очереди, а то и вместе. И он, стараясь только удержаться на ногах, хотя из разбитой губы и носа текла кровь, не заметил как один из парней достал припрятанную короткую дубинку. И удар, пришедшийся в лицо, свалил таки его на землю. Левый глаз пронзила страшная боль и он, свернувшись на земле мог только терпеть их пинки и насмешки. И когда те набаловались и под конец плюнули ему в лицо, он остался лежать на пыльной дороге, тяжело втягивая воздух через стиснутые зубы. Раненый глаз не видел, но юноша надеялся что он просто заплыл, хотя лицо и было в крови. Когда он смог наконец подняться, то медленно побрёл к кузнице, утирая всё ещё идущую с носа кровь. Он умылся в бочке, плеская воду себе на лицо. Ноги подкашивались, всё тело ломало от боли. Избили его знатно. Умело. Он еле стоял на ногах. А потом он тихо насколько мог, прошёл в дом и лёг в постель, надеясь что назавтра станет легче. Надеясь что кузнец ни о чём не станет его спрашивать. Мало ли парней дерётся. Какая разница за что была эта драка? Но завтра он не смог даже встать с постели. И лежал, глядя в потолок, чувствуя невыносимую боль. А что хуже, он понял что обмочился. Сходил под себя. И понимание этого глубоко уязвило его. Бодрствовал он недолго, провалившись вскоре в тяжёлую темноту, без снов. Он пролежал в своей постели целый день, а под вечер его охватил жар. И он помнил как лежал, задыхаясь, чувствуя как пот. Мерзкий липкий пот течёт по его телу. Он слышал как кузнец вернулся домой. Его тяжёлые шаги по лестнице. Слышал как притворилась дверь в его комнату. К нему кузнец не зашёл и тот был ему благодарен за то. Он всё ещё надеялся, что боль пройдёт и он сможет встать. Но потом он провалился в нечто, что хуже тяжёлых страшных снов.

Только потом он узнал, что бредил, почти не приходя в себя. Кузнец попытался помочь ему как мог. Обмыл, сменил запачканную одежду, переменил бельё, стащив его с постели, а затем вернул обратно. Обмыл его раны и обработал их крепким пойлом, которое обычно пил сам. Давал ему пить. И когда он так и не пришёл в себя, продолжая мочиться на постель, кузнец позвал Её. И она пришла. Принесла с собой травы, заставила кузнеца готовить из них отвар, носить нужные ей вещи, помогать делать ему перевязки. Глаз он потерял, сломанный нос скривился набок. Видок тот ещё. Он не помнил всего этого, но помнил, сквозь жар и боль, сквозь бред и тяжёлые, пугающие видения, он помнил её озабоченное, не по юношески серьёзное, лицо. И когда, наконец, пришёл в себя, то увидел её уже наяву. Она обрабатывала его лицо влажной тканью.

-Что, пришёл в себя наконец? Крепко же тебе досталось. Чего ты с ними не поделил?

Юноша отвернулся от неё. Он чувствовал себя всё ещё паршиво, но мысль о том, что она видит его в таком виде была гораздо хуже той боли, что ощущало его тело.

-Опять молчать будешь, да? Ну и шут с тобой. Я завтра приду. Поправляйся.

И как только она ушла, к нему пришёл кузнец. Он покряхтывая сел на стул и изучал его лицо какое то время.

-Кто тебя так отделал то? Я сначала думал что ты вина перебрал, да отсыпаешься. А оно вон как. Я к тебе только на второй день зашёл. Смотрю, ты плох совсем.

Юноша так и лежал отвернувшись. Но кузнец не уходил.

-Из-за неё чтоли? Уроды. Не один же тебя так. Да небось и не руками били. Падаль какая. Ты скажи мне кто, я разберусь.
-Не надо, -Тихо прохрипел юноша, -Я сам.
-Ну ты смотри. Если что. Работать то сможешь?
-Смогу.
-Добро. Выздоравливай.

И кузнец ушёл.

На следующий день она и впрямь пришла. Сразу с кузнецом. И когда она сказала, чтоб тот раздел его, он хотел было воспротивиться, но понял что двигаться всё ещё больно. И потому когда крепкие руки кузнеца приподняли его, словно он был не больше ребёнка, он почувствовал себя совсем беспомощным. Кузнец снял с него рубашку, повернул как она сказала. И он почувствовал как её тоненькие пальчики прикоснулись к его коже. Ловко, умело. И хотя ему было больно, он стиснул зубы и терпел, не издав ни одного звука. Наконец эта унизительная процедура закончилась. Кузнец вновь одел его и уложил в постель. И когда она поблагодарила его и сказала что он больше не нужен, он оставил их одних. Она сидела какое то время молча. И он видел как её пальцы расправляют светлую ткань юбки. Видел как она сжимает ткань, комкает и расправляет снова. А потом она заговорила.

-Я ведь не просто так тебя спросила тогда. А ты ушёл. Если бы я знала чем это обернётся.

Он молчал, но на сей раз не отвернулся. Она не смотрела на него, продолжая разглаживать свою юбку. И он видел что лицо её очень грустное. Словно она действительно винила себя в случившемся. И не понимал этого. А она молчала. И наконец тихо сказала.

-Ты мне нравишься. Я тогда хотела тебе сказать об этом. А ты ушёл.

Он нахмурился.

-Ну что ты молчишь то? Язык у тебя на месте, я знаю, -Она подняла на него глаза и лицо её было гневным, -Что мне ещё сделать чтоб ты заговорил со мной, кузнец?

Слова её ошарашили юношу. Он никогда и помыслить не мог о том, что мог бы кому то понравится. Тем более ей.

-Это из-за меня, да? Я ведь знаю что тебя и раньше били. Но никогда не думала почему. А потом там, на том празднике увидела как двое ребят сцепились как безумные друг с другом, когда один пригласил девушку на танец. Дубасили друг друга, словно убить хотели. Насилу их растащили. Из-за меня, да? Из-за того что я тогда подошла к тебе? - Она смотрела на него так пристально, что на сей раз он не посмел смолчать.
-Ты не виновата.
-Почему ты не говорил со мной прежде?
-Что я мог тебе сказать?
-Не знаю, -Она вновь опустила глаза и стала разглаживать свою юбку, -Ребята никогда так со мной не вели. Никто никогда мне и грубого слова не сказал. А ты... а ты вон тогда как. И в другой раз. И смотрел на меня всегда так. Я ведь видела. Каждый раз, когда мы встречались видела. Только не понимала. Неужели я тебе так противна?
-Нет.
-Тогда почему?

Он не в силах был дать ей ответа. И снова начал поворачивать голову, надеясь что она уйдёт как и в тот раз. Но неожиданно голос её стал властным. Она почти закричала.

-Не смей отворачиваться от меня! Не смей, слышишь! Чем я тебя обидела, отвечай сейчас же!

Он взглянул на неё с оторопью. Но она вновь смотрела её и щёки её пылали от гнева.

-Ну же, отвечай мне! Ответь мне наконец иначе я больше никогда к тебе не приду, слышишь?

И он не посмел ослушаться. И тихо, едва слышно, ответил:

-Ты тоже мне нравишься.
-Правда? -Голос её вновь стал робким, а лицо вдруг озарилось радостью. Но видя это, он отвернулся.
-Пустое это, - Мрачно пробормотал он.
-Почему?
-Зачем я тебе? Не красавец, а теперь ещё и увечный. Вон мне как рожу разукрасили. Он мне показывал.
-И что с того?
-А то, -Зло бросил он.

Она молчала какое то время.

-А ко мне ведь сватаются. Не первый уже. Замуж зовут.
-Зачем ты мне это рассказываешь?

Она вдруг резко вскочила со своего места.

-А то! Тебя видать слишком сильно по голове приложили! Дурак! - И бросилась вон. А ошарашенный юноша остался.

Она приходила ещё несколько раз. Но больше с ним не заговаривала. Говорила только с кузнецом. И отдавала команды резко и зло. И когда убедилась что он совсем идёт на поправку и больше в ней не нуждается, ушла, сказав чтобы он ещё неделю, как минимум, лежал не вставая. И он снова остался один. И лежал долгие дни, глядя в белёный потолок. В углу комнаты паук сплёл новую паутину, взамен той, что юноша сам убрал. И он мог наблюдать только за ним. Кузнец не тревожил его, и только женщина приносила еду. Пыталась вначале кормить его, как ребёнка с ложки, но он огрызался и сам усаживался в постели, брал ложку и ел. Она же и выносила его горшок. К тому времени он смог мочиться нормально и это перестало причинять ему боль. И так как большую часть дня он оставался один, то, не смотря на слова девушки, стал вставать. Это давалось ему тяжело. По началу хватало сил только чтобы приподняться в постели, потом спустить ноги. Встать на ноги он тоже смог довольно быстро, но вот удержаться на ногах... Но когда он осилил и это, то стал медленно, прихрамывая, ходить по маленькой комнате. Стол стоял совсем пустым. Кузнец оставил тут только то маленькое зеркальце. И юноша не сразу решился взглянуть в него. Когда он увидел себя в первый раз, когда кузнец показал ему то что случилось с его лицом, то это было так отвратительно и пугающе, что сейчас, спустя почти месяц, он не знал что за рожа ожидает его в этом маленьком осколке. Он слышал как приезжают в кузню люди. Слышал как ржут кони, скрипят колёса телег. Слышал, когда опускались вечерние сумерки, мерный стук молота, доносившийся из кузни. Единственным развлечением для него оставалось окно. Он смотрел через него и наблюдал как осень подходит к концу. Листья с деревьев облетают, часто идёт дождь, так что дорога, ведущая в село становится почти не проходимой. И думал. Это давалось ему тяжело, так как обычно времени на то у него не было. Да и мысли были грубыми и корявыми, так как говорил он мало, а уж разбираться в своих чувствах и вовсе был не учён. Но мысли в его голове в это одинокое время вились, словно стая мух над навозной кучей. Настойчиво и так бурно, что он вовсе поражался, что такое возможно. И многие из них были о ней. Ведь однажды взглянув в окно он увидел, как она пришла к кузне. И он было хотел вернуться в постель, дабы не слушать её гневных слов, но не торопился, видя как она зашла в кузню, а не двинулась в сторону дома. Она провела там времени гораздо больше, чем того требовал короткий разговор и сердце юноши кольнула ревность. И он остался стоять даже тогда, когда увидел, как она выходит и идёт прочь в село. И через два дня он вновь увидел её. И снова она зашла в кузню и осталась там на какое то время. И только тогда он нашёл в себе силы наконец взять в руки тонкую изящную ручку с витым узором, ловко вырезанном на гладком дереве, дабы наконец увидеть себя. Тот, кого он увидел, совсем ему не понравился. Черты его, осунувшиеся, заострившиеся, уже не принадлежали юнцу. Это был молодой мужчина. Взамен левого глаза в глазнице подживала стянутая, зарубцевавшаяся кожа, которая чуть ввалилась внутрь глазницы. И он с неприязнью коснулся её пальцем. К тому что видеть он стал иначе, чем прежде, он уже привык. Но сам вид. Крупный, нос смотрел набок, а переносица была похожа на переломленную ветку. Тяжёлые густые брови нависали над его оставшимся запавшим глазом под которым разлился тёмный, почти чёрный синяк, тянущийся от переносицы. На щеках и над верхней губой была густая тёмная поросль, обросшие, нечёсаные волосы, которые всё ещё отливали рыжиной венчали его голову. Да уж, красавец, что тут скажешь. И всё же она сказала что он ей нравится. Он? Такой урод? Нравится? Ей?

Он с ненавистью отложил зеркало и вернулся в постель, надеясь уснуть. Раньше он никогда не спал днём, но сейчас, в этой вынужденной беспомощности, он только им и спасался, что бы совсем не спятить со скуки.

Когда он наконец покинул дом, всё ещё слегка прихрамывая и вошёл в кузню, то кузнец улыбнулся ему. И юноша поразился его виду. Кузнец, которого он толком и не разглядывал, хотя тот и приходил к нему всё время, пока он был болен, сильно сдал. Могучая фигура, наводящая на женщин и мужчин трепет, сгорбилась. Лицо его осунулось. Возраст и тревога взяли своё. Он был всё ещё крепким и сильным, но сложно было не заметить то насколько он изменился за этот краткий срок.

-Вернулся таки? Что, руки небось поработать уже чешутся?
-Есть такое, отец, -Юноша и сам не заметил, как это слово само вырвалось с его губ. И обмер. Прежде он никого не называл так. Даже своего родного отца, которого он и не видел толком за последние годы. Кузнец остановился и молчал какое то время. Лицо его просветлело. И прежде чем снова поднять свой молот, он ответил.
-Я рад, что ты поправился.

Зима выдалась морозная. И он почти всю её провёл в кузне, вновь вспоминая своё ремесло и восстанавливая форму. Та драка действительно сильно потрепала его. А те несколько месяцев, что он только что и лежал, да еле еле перемещался в маленькой комнатке, лишили его прежней силы и ловкости. И сейчас он работал гораздо медленнее чем прежде. Но продолжал, даже когда руки его болели от тяжести молота. Продолжал, не смотря ни на что, что бы только вернуть себе то, что считал своим по праву. Возможность работать на равных со своим учителем. Он перестал бриться, позволив тёмной густой поросли расти на своих щеках как ей вздумается. И когда зима кончилась, то он оброс бородой, так что многие из селян не узнавали его с первого взгляда, и очень удивлялись тем изменениям, что произошли с ним. Хромота прошла, он вновь окреп и чувствовал себя почти как прежде. Только что ждал когда же Она вновь придёт в кузню. Она приходила за всю зиму лишь однажды. Но остановилась на пороге кузни, не заходя внутрь. И когда он увидел её, она резко развернулась на каблуках и ушла прочь. И с тех пор он её больше не видел. Кузнец, который заметил это, сказал коротко.

-Она приходила потом. Спрашивала как ты.
-Я знаю, -Так же коротко ответил юноша и вернулся к работе.

Они встретились вновь только летом. Он был в городе, делая заказы для кузницы. И увидел её на улице. Стройная, высокая, ещё более похорошевшая. Светлая коса её стала ещё длиннее. Держалась она с достоинством. Даже горделиво. Взгляд сосредоточенный и серьёзный. Больше она уже не напоминала ту весёлую хохотушку. Молодая, красивая женщина в светлых одеждах, которые не были слишком откровенными, но подчёркивали то, какой женственной стала её фигура. Он смотрел на неё как завороженный. Но на сей раз её образ не вызывал в нём прежних чувств. Напротив, он ощущал внутри себя только горечь. И помня о том, как выглядит сам, на сей раз не опускал глаз. И в конце концов она тоже увидела его в толпе людей. И взгляд её вдруг ставший холодным, словно лёд, больно резанул его. Она не остановилась, а прошла прочь, отвернув от него своё светлое и красивое лицо. Солнечный лучик лишь едва коснулся его лица и ушёл прочь, освещать других. И он двинулся дальше по своим делам.

В следущий раз он увидел её когда она пришла к ним в кузницу и даже не глядя на него, прошла к кузнецу. И он мог лишь смотреть на неё. Заговорить с ней после того признания он не смел. И потому только мельком видел, как она достала из своей сумки какие то бумаги, разложила их и что то поясняла. Кузнец согласно кивал. И когда она уходила, то не взглянула на юношу на последок. А кузнец позвал его к себе. Он показал ему чертежи. Там были какие то мудрёные инструменты. Читать он не умел, потому множество пометок оставил без внимания, разглядывая только рисунок, поразительно точный. Казалось прикоснёшься и ощутишь холод металла.

-Тонкая работа. Я уже зрением слаб, не возьмусь. Сделаешь?
-Не уверен. Больно мелкое.
-Постарайся. Хорошенько постарайся, -Со странной настойчивостью в голосе сказал ему кузнец. И юноша не посмел ему перечить.

Он работал над этими вещами несколько месяцев. И за это время она ни разу не пришла в кузню. Он даже несколько раз отправлялся в город чтобы посовещаться с тамошним кузнецом, даже заходил к ювелирам, дабы прикупить специальные тонкие молотки. И когда заказ был закончен, он показал работу старому кузнецу. Тот довольно хмыкнул.

-Молодец. Справился. А теперь неси.
-Что? - Юноша оторопело уставился на учителя.
-Отнеси их ей. И не задерживайся.

Он вновь не посмел перечить. Но неясная робость охватила его. Он вспомнил про свои заросшие щёки, грязную одежду, тёмные пальцы, в которые въелась грязь. И если раньше бы он не медлил, а пошёл бы как был, то сейчас он завернул инструменты в ткань вместе с рисунками, которые она принесла. Да пошёл натаскать воды, чтобы помыться. И долго тёр свои пальцы мочалом. Побрился, вновь порезавшись. Волосы на его щеках на сей раз были гораздо жёстче и непослушнее, так что он не сразу с ними сладил. Но когда он взглянул на своё отражение в бочке, то вид собственного лица не сильно пришёлся ему по нраву. Потом он переменил одежду на чистую и отправился в путь. Знахарка жила поодаль от города, ближе к лесу. И бредя по дороге, на которой он однажды встретил Её, он глядел себе под ноги. В голове было так пусто, что казалось там гуляет ветер. Когда он пришёл к небольшому домику, укрытому ветвями старой искривлённой ивы, то не сразу решился войти. Он стоял перед дверью какое то время, тупо глядя себе под ноги. И когда ощутил от этого бессмысленного стояния неловкость, то постучал. Он ожидал, что увидит Её. Но вместо девушки дверь ему открыла сухонькая, сгорбленная старушка, опирающаяся на короткую тросточку.

-Здравствуй, бабушка.

-И тебе не хворать милок. Зачем пришёл? По делам она уехала, в город. Я то стара совсем, не смогу тебе ничем помочь. Видишь как меня жизнь то согнула, -Старушка рассмеялась сухим и ломким смехом, -В бараний рог скрутила. Вот значит как. Всю жизнь другим помогала, а на себя уж и сил не осталось.

Юноша спокойно выслушал её. Голос старушки был приятный. От неё веяло теплом и светом. Таким же, как и от той, к кому он пришёл сюда. И когда старушка умолкла, разглядывая его поразительно ясными для её почтенного возраста глазами, он заговорил.

-Я принёс её заказ. Она просила выковать инструменты, - Он достал из-за пазухи свёрток и протянул старушке. Но она его не взяла.
-Эвона как. Ну тогда проходи. Я брать не буду, незачем мне. Сам отдашь, -С этими словами старушка посторонилась и юноша не смея ей перечить, прошёл внутрь домика. Он был совсем маленький и внутри казался даже меньше, чем снаружи. Всего то две кровати, несколько сундуков, большой стеллаж от пола до потолка, весь заставленный какими то склянками и горшками. На каждом была записка о содержимом. Кроме того в доме помещалось плетёное кресло-качалка возле которого стояла прялка. Старушка, видимо, мотала шерсть, пока он не пришёл. И в углу дома мягко и светло горел очаг.

Старушка споро принесла ему откуда то низкий стульчик и, словно извиняясь, пояснила.

-Небогато живём, как видишь. Даже стула приличного нет.

Он улыбнулся ей и покорно сел на предложенное место.

-Пить хочешь? Утомился небось с дороги. Далеко от вас до нашего дома. Как твой учитель поживает?
-Хорошо, бабушка. Работает.
-Ну и славно. Он хоть с виду и грозен как ты, да сердце у него доброе, я то знаю. Хороший он человек. Сейчас налью тебе тёпленького.
-Спасибо, бабушка.

Старушка возилась какое то время у очага. И не смотря на свой усталый вид, была довольно шустрой. Поставила чайник на огонь, достала другой, маленький, такой мудрёной формы, какую он ещё никогда не видел. Насыпала в него щедро трав, взятых с того самого стеллажа, каких то ягод. Так что, когда вода вскипела и бабушка залила её в чайник с травами, по дому поплыл волшебный аромат, напоминавший о летних сумерках в поле, где медовый аромат пьянит без всякого вина. Налив полную кружку, она передала её в руки юноши. Тот снова поблагодарил старушку, поражаясь тому каким он стал словоохотливым рядом с ней. Сама же старушка уселась в кресло и начала мотать пряжу. Он тихонько дул на горячий напиток, осторожно по-чучуть прихлёбывал, чтобы не обжечь язык. Напиток оказался на удивление вкусным, даже чуть сладковатым с приятной кислинкой. Прялка жужжала, старушка споро и быстро скручивала нить на веретено. И всё это успокаивало. Покой и своя, особенная, почти колдовская тишина царила в этом доме. И это успокоило его мысли. Он сидел и слушал, как работает старая женщина. И сам не заметил, ка задремал, опустив голову на грудь. За оконцем был вечер, когда он открыл глаза. Не смотря на то что спал он сидя, чувствовал себя отдохнувшим и свежим, будто спал на мягкой перине.

-Что, соколик? Умаялся? - Старушка хлопотала у очага, -Тяжёлая у вас работа. Столько добра людям делаете. Красивый ты парень, ктож тебе глазик то вышиб?

Юноша не ответил, смущённый таким ласковым обращением.

-Много тут лиходеев, да каждой ниточке конец то придёт. Народ у нас тёмный, да неучёный. А всё светлые головы то есть. А, соколик?

Он робко улыбнулся, не зная что ответить. А старушка продолжала, помешивая что то в котелке ручкой на длинной ручке и продолжала.

-Хорошая она девка. Ладная, работящая. Вон в город хочет к тому лекарю наняться в учение, да за меня всё боится, как я тут одна останусь. Хочет не только травками то людей лечить. Лекарскую науку постичь хочет. Вот тебе и заказала инструменты то, наверно. Трудная эта работа. Не женская. Женщина лаской лечит, добрым словом да тем, что Диана нам послала. Хорошо она тебя подлатала. И глазик аккуратно так справила, ладно. Иные то одну дыру то и оставят, что смотреть то противно. Хорошая она девка. Умелая. Сердце у неё сильное. Женихи всё сватаются. А ты, соколик? Есть у тебя невеста?
-Нет, бабушка, -Услышав о женихах, юноша нахмурился, но ответил вежливо.
-Эка бяда. Чтож ты. Ладный такой, а всё без бабы. Тяжело это вам, мужикам. тяжко. Жену тебе хорошую надо, чтоб ребёночка тебе родила. А то и ворох. Будет за тобой ходить, да по дому хлопотать. Ладно жить станешь, -Старушка посмотрела на него с доброй улыбкой и ученик кузнеца заметил в её глазах знакомые озорные искорки, -Молчишь всё, да? Прям как учитель твой. Тоже молчун. Мужики такие хорошие, а без бабы то и пропадёте. Была у него жена то. Хорошая девка тоже. Добрая. Приходила ко мне иногда помогать. Да только позабыла я по старости как звали то её. Эх, бедняжка. И сама померла и ребёночек. Тяжёлый наш бабий век. Мне Мать ребёночка не дала. Не положено нам, значит. Мы другим себя отдавать должны. Без мужа, да без деток. Да и тяжко они даются, детки то. Тяжко. Вон оно как бывает. Эх, - Старушка покачала головой, -Тяжко. Не всем значит счастья то поровну отмерили. Кого и не пускает Като. Одних сюда не впускает, других не приберёт вовремя. Грех это про него говорить, да нам то больше ведомо про того, каков он. А то всё молют люди глупости..., -Старушка всё говорила и говорила. И юноша не сразу решился робко её прервать.
-Бабушка?
-Ау, милок? Заболтала я тебя совсем? Ты прости меня, старую. Ножки то мои не те уже. Давно к людям не выбиралась. Всё сижу тут одинёшенька, добрым словом перекинуться не с кем. Не хочет он меня, значит прибирать то. Зачем то нужна я ещё на этом свете. Не время мне ещё. Ты на меня не гневайся. Вы молодые, кровь горячая, вам жить надо, а не старушечьи глупости слушать. Не ваше это дело.
-Что вы бабушка, я совсем не сержусь.
-Вот и молодец. Давай ка я тебе на дорожку дам кой чего, -С этими словами она отошла от очага и покопавшись в сундуке, достала оттуда странную вещь, -На ка вот, снеси учителю своему. Заказала я ему когда то тросточку. да не деревянную, а железную. Думала ходить то легче будет, да со своей расстаться то и не смогла, - И протянула юноше короткую, с раздвоенным концом, похожим на насест для певчих птиц палку. Она была без украшений и довольно увесистая, -Не моё это. Нельзя нам такие вещи иметь. Да я вот сглупила, позабыла про то. Наше дело то травы, да древа, да водица чистая. А ваше то огонь, кровь и железо. Наше женское, вам мужское. Иди, соколик, а то хватится тебя учитель, да ругаться будет ещё, чего доброго.
-Не будет. Спасибо, бабушка. - Юноша встал. Хотел было опереть тросточку об пол, да для него она оказалась слишком короткой, - До свидания бабушка, доброго вам здоровья.
-Ох чего пожелал, кавалер какой. Помирать мне пора, а он мне здоровья желает. Отжила я уж своё, пора мне в землицу уж. Сколько трав собрала, сколько ягод. Всё возвращать надо. А, -Протянула она, -Не слушай глупую старуху, иди, соколик, иди. Да смотри тросточку не теряй, пригодиться она тебе.

Он поклонился странной старушке и пошёл к дверям. А старушка за ним. Однако двери она ему не открыла, он сделал это сам. И отойдя на некоторое расстояние почувствовал что то странное. Обернувшись он увидел старушку. Она так и осталась стоять в дверях, опираясь на свою палочку. И увидев как он обернулся, замахала на него рукой.

-Иди соколик, иди. Да смотри не опоздай!

Он сильно удивился этим словам. Хотя почти всё, что она говорила, окромя женитьбы, было странным и неясным. Но эти слова поселили в его душе какую то тревогу. И потому он шагал к дороге быстро. Тёмные деревья окружали его. И хотя он не верил в чепуху о духах, что ночью просыпаются в лесу и играя могут завести неловкого путника прочь от дороги, в самую чащу. А то и напугают до полусмерти. И всё же он старался глядеть себе только под ноги. Луна в небе стояла полная, так что всё было поразительно хорошо видно. И тропинка вилась перед ним ровная и чётко различимая.

Когда он вышел на дорогу, то видел тёмные поля. Могучие травы. Крохотные лягушата так и норовили прыгнуть ему под ноги и он старался не наступить ни на одного из них, а потому всё так же глядел под ноги. И только когда он почти добрался до перекрёстка, где дорога в лес и из города сливались в одну, которая вела уже в село, он услышал голоса, что далеко разносились над чистым полем, где только сверчки пели свои тихие песни.

-Что ты одна то ходишь так поздно?

Кузнец остановился и стал оглядываться.

-Ну что молчишь то? Не люб я тебе, да? Не ровня, а? В город вон подалась. Что тебе там надо то?
-Чего пристал, иди своей дорогой.
-Так я ей и шёл. Мы вон с ребятами с дальнего хутора возвращались. А тут ты. Сама Марсия нас свела. Так что давай уж поговорим.
-Дай пройти.

Кузнец различил знакомый голос. Её голос. Он наконец различил тёмные фигуры дальше по дороге. Там был ещё один перекрёсток. Действительно в том месте к главной дороге прилегала тоненькая, едва видная даже не дорога, а скорее трока с дальнего хутора. И кузнец ускорил шаг.

-Ну что ты ломаешься? Чем я тебе не люб, а? Или в городе себе кого приглядела, а? Чай не пара я тебе, да? Грязный, в земле всё копаюсь? А тебе надушенного надо, да в шелка одетого?
-Что ты прицепился. Дай пройти!
-Нет уж. Я итак долго ждал. Меня ни одна девка так не отваживала. А кто ломался, так я на них управу находил. И на тебя найду, так и знай! Говори, выйдешь за меня или я по другому с тобой говорить буду!

Тот, чьего лица кузнец не видел говорил всё напористее, в голосе его звучала неприкрытая злоба. А голос девушки, напротив дрожал, хотя она и старалась этого не показывать.

-Не пойду.
-Ах вот ты как со мной. Ну так я тебя осажу. Не хочешь по доброму, так я тебя тут и возьму. Собью с тебя спесь, сучка.
-Оставь её в покое! - Кузнец наконец приблизился к ним достаточно и закричал, чувствуя как жаркий гнев окутал его. Теперь он смутно различал тех, кто окружил хрупкую фигурку. Один из парней держал её за руки.
-Какая встреча. Это ты чтоль, одноглазый? А? Что ты тут забыл? Вали в свою кузню.
-Я сказал оставь её в покое, - Медленно и злобно ответил кузнец, сжав в руках тяжёлую трость, - Не то хуже будет.

Парни загоготали.

-И что ты нам сделаешь? Мы тебя тогда отделали, да видать мало, раз оправился. Думаешь сейчас повторить не сможем? Тут место то глухое, погост рядом. Мы тебя туда оттащим, там и сдохнешь, выродок. Никто тебя там и искать не станет. Или и прикопаем сразу, скажем что ты тоже в город уехал. А?
-Я сказал отпусти её, -Стараясь сохранить остатки разума и не дать гневу захлестнуть его, тихо проговорил кузнец.
-Вали пока цел, придурок. Я с неё возьму что причитается, да отпущу. Не она первая, ни она последняя.

Что было дальше кузнец не помнил. Помнил только как поднял тяжёлую трость, помнил как глухая ярость затмила его разум. Как двигал рукой, словно отбивая заготовку на наковальне. Помнил что его даже ударили несколько раз, но боли он не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал в этом тёмном и страшном забытьи. И только бил и бил, словно в руках его был молот. Бил не глядя. И как вернулся в кузню тоже не помнил. Очнулся он только у бочки с водой. Пальцы, которые сжимали его невольное оружие свело до боли и ему пришлось разжимать собственные пальцы, дабы отпустить его. Он видел что раздвоённая часть его была в крови. Но ему было всё равно. Он дрожал от невыносимого напряжения. И не сразу смог умыться. И оставив своё оружие, ушёл в дом и провалился в глубокий тёмный сон. Ему снилось пламя, он слышал во сне страшный пронзительный крик девушки. Страх, гнев и ярость были в том сне. Он видел мечущиеся тени с алыми изогнутыми глазами, которые напоминали всполохи огня. Тени плясали и усмехались ему оскаленными провалами алых же ртов, наполненных острыми зубами. Пугающие, бесплотные тени. Тени смеялись зловещим колдовским смехом, а затем его накрыла тьма. Наутро он не нашёл трости там где он её оставил. И тупо смотрел на то место, где она была. Затем привычно умылся и пошёл в кузню. Он принялся за работу, словно ничего и не произошло. Где то в глубине разума он понимал что сделал что то очень плохое. Ужасное. Он не помнил ничего после того, как первый раз замахнулся своим оружием. Но помнил, что когда оставлял его возле кузни, то оно было в крови. Так значит он убил кого то? Убил? Или только покалечил? А раз так, то скоро к кузни придут селяне. Он прекрасно это понимал. Быть может не они, а Всадники. Хотя те, кто жил не в городе, обычно не полагались на представителей закона, решали всё сами, тихо. Но ему было всё равно. Пускай приходят, пускай судят. И он мерно опускал свой молот, почти не видя того, что делает. Вечером они и правда пришли. Кто то из тех, кто поехал в город, нашёл троих парней. Еле живых и привёз обратно. Один из парней мог говорить и сказал кто напал на них. Мирно возвращающихся домой. Селяне тут же припомнили всё. И женщин, и то старое убийство, и отъезд семьи убитого парня. И гнев охватил мужиков и баб. Мужики похватали вилы и цепы, которыми обычно отбивали зерно. И вечером толпа разгневанных людей с факелами стояла у ворот кузни. Ворота в этот час были уже закрыты, но юноша не ушёл спать, ожидая этого. Был большой заказ, а потому и старый кузнец работал вместе с ним. И когда из-за ворот раздались гневные вопли, он опустил молот и остановил своей могучей рукой юношу, который хотел пойти сам.

-Открывай ворота, кузнец! Довольно с нас! Слишком много крови ты нам попортил! Долго мы терпели твоё лихоимство, да полноте! Отдавай нам своего паскудёныша, не то мы спалим твою кузню и тебя вместе с ней. Довольно с нас!

Люди кричали и другие слова. И потому кузнец не отпуская молота, подошёл к воротам и отпер тяжёлый засов. И когда он открыл двери, то люди отступили назад, так грозен был этот старик. Не сразу они нашлись что сказать, но когда один из мужиков закричал, подхватили и остальные.

-Отдавай своего щенка. Мы будем его судить! Отдашь, тебя, падаль, не тронем.
-Если вам есть что сказать, говорите мне. - Тихо и грозно ответил кузнец. Тяжёлый молот он поставил на землю, показывая мужикам что готов пустить его в дело, если кто то будет слишком зарываться.
-Ты чтоже не знаешь что он сделал? Не видел как он отметелил наших парней? Подкараулил на дороге пьяных. Не добро так поступать. Одному спину перешиб, тот ходить больше не сможет, второй плох совсем, помрёт скоро, да только третий чуть живой остался. Кого ты воспитал, старый ублюдок? Такого же? Чтоб взамен тебя кровь нашу пил? Не бывать такому! Тащи щенка сюда. Мы с ним быстро расправимся.

Юноша стоял в глубине кузни. Ему было страшно. Он понимал что судить его будут прямо тут, перед кузней. Что приговор ему уже вынесли. И осталось теперь только принять его, чтобы гнев людской не перекинулся на старого кузнеца. Пускай уж они забьют его сейчас до смерти, чем спалят кузню и дом. И тогда он оставил свою работу и вышел, встав рядом со своим учителем.

-Здесь я, -Коротко сказал он, -Чего разорались?
-А он ещё и хамить нам вздумал, паскуда такая! - Взвились мужики.
-Постой, малец, -Рука кузнеца отодвинула парня чуть назад. И обратился к мужикам, -Коли он избил их, значит поделом. Я головой своей за него поклясться готов. Не просто так он поступил. Спросите его как было.
-Что, защищаешь щенка своего, старик? Не тебе теперь решать. Отдай его нам. Мы знаем что ты его просто так не отпустишь. Но мы тебя больше не боимся. Хватит с нас!
-За дело ты их? - Кузнец опустил голову и сказал это тихо, так чтобы его слышал только парень.

Тот промолчал. Рассказать этой толпе что было на самом деле? Они и не вздумают слушать. Да и не поверят. Они уже всё решили. И им нужно только дать повод, чтобы полилась кровь. А уж потом, когда они остынут, может и узнают как оно на самом деле было. И потому юноша молчал. Кузнец понял его молчание по своему и вновь обратился к мужикам, которые, хоть и ярились, но никто не решался подойти к кузнецу первым. Он был всех их выше и крепче, не смотря на возраст. И хотя толпой бы они его всё равно забили, но прекрасно понимали что он не мало людей изувечит, а то и заберёт с собой в нижний мир. И потому никто не решался поднять против него оружие и выйти первым.

-Все знают что на праздник случилось? - По толпе пронёсся ропот, -А ну ка, покажи им своё лицо, - Он подтолкнул парня чуть вперёд, но тяжёлую руку не убрал с его плеча, чтобы в случае чего отбросить назад, за спину. Юноша не посмел спорить и подняв лицо, взглянул в искажённые ярость лица мужчин. И увидел, как некоторые сменили гнев на непонимание. А кузнец, пользуясь кратким затишьем, продолжил, -Что думаете, на прут он тут напоролся, когда пьяный в кузне работал? Дак он и капли в рот не брал никогда. Пришёл я к вам спросить за то, что с ним сотворили? Хоть к кому из вас пришёл я требовать ответа за случившееся? - Он обвёл толпу гневным взглядом, голос его глухо рокотал, -Пришёл он к тем, кто его отделал? Хоть к кому пришёл предъявить свой суд?
-Не, ну ты не горячись. Ктож знает что там было.
-Ах вы не знаете, -Голос кузнеца стал пугающе низким и грозным, -Так я скажу вам. Избили его. До смерти почти. И глаз вышибли. Чуть живой он был, почти всю зиму провалялся. За дело его избили? Знаете вы?
-Кузнец, не ты нам вопросы задавать должен, мы к тебе пришли спрашивать.
-Раз спрашивать пришли, так я вам отвечу, -С этими словами кузнец поднял свой молот и крепко ухватил длинную рукоятку двумя руками, -Если какая тварь к нему сунется, я жизни не пожалею, вашу свору быстро разгоню. Бабское это дело языком молоть. А вы кто? Мужики? Думаете напугали меня своими вилами. Кто их ковал вам? Кто коней ваших подковывал, да плуги вам правил? Что, позабыли уже чьим потом урожай ваш удобрен? Думали крови тут напиться, так я вас напою. Каждого из вас напою досыта. Если хотите суда, пойдём завтра к старосте. Пускай он разбирает кто здесь прав, а кто виновен. Коли он их ни за что зашиб, так ответит. А коли вскроется за что то случилось, так я сам приду и доломаю, что он не докончил. Ясно вам? -Последние слова он прорычал и сделал шаг навстречу толпе, так что она попятилась, -А сейчас пшли вон, ироды. И не дай вам Всевышние что то с домом или кузней за ночь случится. Не дай вам Всевышние. Я за вами с того света приду и уморю каждую гадину, которая в этом участвовала. Всё ясно?
-Да ладно тебе, не горячись,- Тот кто до этого выступал, притих и словно сжался, -Поняли мы. Погорячились, прости нас.
-То то же. А теперь пшли вон, собаки шелудивые, пока не зашиб кого.

Мужики стали тихо расходится. Вначале те, что были позади, потом и те, кто посмелее, оставшись без поддержки, тоже пошли прочь. И когда место перед кузней опустело, юноша робко обратился к кузнецу, который тяжело дышал, так что могучая грудь его раздувалась как мехи у горна.

-Отец?
-Иди спать. Завтра разбираться будем. Да смотри не делай дури. Не то я тебе сам шею сверну. Понял меня?
-Да, отец, -И понуро опустив голову, юноша пошёл к дому, не смея ослушаться.

Всю ночь он пролежал без сна, думая чем всё кончится завтра. И уснул лишь к рассвету. Но сон был тяжёлый, тревожный. Ему снилось искажённое гневом лицо отца. Его настоящего отца.

Возле дома старосты наутро собрался народ. В основном бабы. Они голосили, кто то плакал. Из толпы слышались выкрики "Убивец!", "Негодяй!". Мужики, которые на сей раз были уже не такими грозными, пытались их утихомирить, да помогало не сильно. Староста, пожилой мужчина, почтенный отец большого семейства, с длинными седыми волосами, перевязанными на лбу широкой лентой, пропустил в дом только Старого кузнеца, юношу и трёх отцов тех парней. Старый кузнец возвышался над всеми, подобно скале и юноша, который едва дотягивал ему до плеча, стоял рядом опустив голову. Он чувствовал жгучий стыд. Его не пугало грозящее наказание. Даже то, что его могут отвести в город, к тамошнему лорду, который будет вершить повторный суд и скорее всего упрячет его в тюрьму, где он и сгниёт. Или его повесят, как убийцу. Стыд наполнял его потому, что ему придётся открыть им правду о Ней. Он знал, что коли случалось такое, то семьи обычно договаривались сами. Тихо, так что бы никто не знал подробностей. Частенько всё заканчивалось свадьбой. Иногда парня могли изгнать из села, а его родители уплачивали семье девушки большую сумму денег, собирая приданое, которое для "порченных" девчёнок должно быть значительно больше, чем обычно. И именно это, то что он должен сейчас сказать то, что бросит тень на её светлый лик, жгло его изнутри. Он даже думал оговорить себя, но боялся и учителя. Он не мог предать его. Ведь тот головой поручился за него. Не выдал его разъярённым мужикам, хотя мог. Первым слово дали отцам. И те начали свой рассказ. Один из них пытался разжалобить старосту, другой начать кричать, но староста одним движением руки призывал их к порядку и их слова были более-менее спокойными. парням досталось действительно крепко. Но пока живы были все трое, хотя изувечило их очень сильно. Версия их была всё таже, какую высказали ещё вчера. Ребята пошли на дальний хутор, выпили, да пошумели у своих друзей. Пьяненькие они тихо возвращались по дороге, когда на них, взявшийся ниоткуда, как дух какой, выскочил ученик кузнеца с молотом. И отходил всех троих. И остановила его только девушка, ученица знахарки, что из города возвращалась. Как увидел он её, так тут же вон бросился. А как нашли их, так мужики и пошли к кузнецу разбираться. Ну выпили немного, гневались, да всего то что поговорить хотели. Во время рассказа старый кузнец поглядывал на юношу. И тому от этих взглядов становилось только хуже. Он слышал эту наглую ложь и не знал что делать? Сказать правду? А услышат ли его? Поверят ли? Да с чего ему верить то? То взрослые мужики, а он кто? Ученик? Неграмотный урод? Да кто его слушать будет. И потому он даже не поднимал глаз, ожидая когда дойдёт дело и до него, надеясь что сможет что то придумать чтобы объяснять произошедшее. Но неожиданно в дверь постучали и один из старших сыновей старосты, крупный плечистый парень, что всегда оставался при таких разбирательствах, дабы утихомирить, если надо, одного из тех, кто пришёл на суд, подошёл и спросил:

-Кто?
-Знахарка.

Парень обернулся к отцу. И староста коротко кивнул.

-Впусти её.

Ученик кузнеца обернулся, глядя как сын старосты открыл двери и впустил девушку внутрь. Она вошла, гордо держа голову. Взгляд её был холоден и серьёзен. Ничуть она не была похожа на ту напуганную и хрупкую девушку, которую кузнец видел прошлой ночью. Никакого стыда или робости не было в её лице. Она вошла, постукивая каблучками своих сапожек и даже не взглянула на мужчин. Она смотрела только на старосту.

-Я хочу свидетельствовать. Но без посторонних, - Коротко сказала она.
-Тебе есть что скрывать, девочка? -Спокойно спросил её староста и жестом заставил троих отцов умолкнуть, когда они начали возмущаться нарушению правил суда.
-Я могу дать показания, но они касаются вопроса моей чести. И я не желаю чтобы об этом болтала каждая трещотка, которым их словоохотливые мужья обязательно о том расскажут.

-Хорошо. Пусть так. Надеюсь твои слова действительно важны, раз ты решилась нарушить правила. Оставьте нас одних. И ты тоже, - Последние слова старосты были обращены к его сыну.

Никто из мужчин не посмел ослушаться.

Стоя возле дома старосты юноша думал о том, что она скажет. Наверное правду. Ведь именно этого он так боялся. Открыть правду о ней. А теперь она, выходит, жертвует собой, чтобы спасти его? Жертвует той историей, о которой девушки всегда помалкивают. Он вспомнил о тех словах, которые она сказала ему, сидя возле его постели. "Ты мне нравишься". Но она так изменилась с тех пор. В лице её, всегда светлом и весёлом появилась сталь, которой прежде он не замечал в ней. А раз так, быть может пустое вспоминать её робкое признание? Быть может она просто отдаёт ему долг. Ведь он спас её. И если бы он ушёл от старушки раньше или бы вышел из её домика чуть позже кто знает что случилось бы тогда. Ведь она и впрямь была напугана. И тогда ночью он видел настоящий страх в её лице. А их ведь было трое. И вряд ли остальные остановились бы. И тогда... Кузнец не хотел даже думать об этом. Наконец дверь открылась и девушка вышла из неё, сказав что староста ждёт их. Кузнец пытался уловить её взгляд, но она вновь не взглянула на него и прошла мимо, словно его здесь и не было. Словно ничего не случилось этой ночью. И это глубоко уязвило его, хотя он и не знал почему.

Когда они вернулись в дом, староста был грозен. Его кустистые седые брови сошлись почти в единую линию. Сначала он обратился к юноше.

-То, что она рассказала это правда?
-Да.
-И на празднике это были теже люди?
-Не могу сказать. Возможно и так.
-Хорошо, - Староста перевёл свой взгляд на трёх мужчин, которые предчувствуя недоброе, затихли, -Вы лгали мне осознанно или по незнанию?
-О чём вы, староста? -Спросил один из мужчин. Он казался по настоящему удивлённым.
-Я не могу открыть вам того, что она просила сохранить в тайне. Но если вы знаете её, то нет вам прощения. И если ваши дети выживут, они будут изгнаны из села.

Двое мужчин понуро опустили головы и только тот, что удивился смотрел на них с непониманием.

-Что вы говорите? Какие тайны могут быть на суде? В своём ли вы уме? Мой мальчик никогда ничего плохого не делал. Я верю ему. Всегда верил, это ведь мой сын! Вы видели во что его превратил этот уродец? -Мужчина гневно указал на кузнеца, но тот молчал, -Что, джейды вас подери произошло! Я требую ответа! Он мой единственный сын, наш кормилец. А теперь хорошо если останется калекой. Это только на этом ублюдке всё как на собаке заживает.
-Потише, -Тихо, но очень серьёзно произнёс сын старосты.
-Ты что совсем деревянный? -Пророкотал голос старого кузнеца, -И без слов ясно что произошло. Приходила она к твоему мальчику, а, Керен? Приходила чтобы посмотреть на то, что от него осталось? Прибежала она ночью в село, чтобы позвать кого то на помощь?
-Что ты имеешь ввиду, старик?
-То и имею, дубовая твоя башка. Ссильничать они её хотели. А мой парень рыла им и начистил, да перестарался, видать, малость.
-Да не может такого быть! Мой сын, мой сын никогда бы так себя не повёл! - Мужчина закричал, не желая слушать. И сын старосты приблизился к нему, положил руку ему на плечо и вкрадчиво сказал:
-Прекращай балаган, не то я тебя вышвырну.
-Эй, старик, отвечай мне! Это правда? - Этот выкрик полный растеряности и боли был обращён уже к старосте.
-Да, Керен. Это правда. И судя по тому что остальные молчат, они знали что их сыновья могли так поступить. Верно? И солгали мне, пытаясь очернить парнишку. И не думайте, что я не знаю зачем вы приходили вчера к кузне. А потому я считаю что парень хоть и совершил тяжкое деяние, но он поступил по совести. И любой мужчина должен был поступить так же на его месте. Кузнец. Ты должен будешь уплатить за своего ученика штраф. В остальном моё решение останется прежним. Тот кто выживет, должен будет покинуть село. Навсегда.

Услышав это Керен вдруг и заплакал, словно ребёнок, причитая.

-Мой сын. Мой мальчик. Он не мог, не мог поступить так. Как же так? Почему? Он ведь был таким хорошим мальчишкой, таким добрым, -И вдруг слёзы его сменились яростью и он бросился на стоявших рядом мужчин, -Это всё ваши парни! Они его подговорили! Они свели его на дурную дорожку. Мрази! Ублюдки! Из-за вас мой мальчик при смерти. Из-за ваших ублюдков! Твари!

Сын старосты успел схватить его до того, как тот ударил хотя бы одного. Ловко скрутил и гнев мужчины вновь сменился слезами. Он плакал. Плакал так горько, что было ясно насколько сильным ударом это стало для него.

Через неделю двое парней умерли. А кроме того до села дошёл слух что и старая знахарка умерла так же. И их похороны состоялись в один день. Всё село собралось на погосте. Все уже знали о произошедшем. И слухи полнились и ширились. Знамо ли, такая беда. Только вот с каждым новым рассказчиком, который передавал это вновь скорее шёпотом, чем в открытую, так как вновь в истории был замешан кузнец и его ученик, слухи обрастали новыми подробностями. Кто то сказал что мальчишка то небось оборотень. Как он один их троих так отделал? Верно обернулся медведем. Да потому молодая знахарка с испугу то и не побежала к людям, а сама бросилась прочь. Никто её не ругал, как ни странно то было. Но они подмечали то, как она стала смотреть на молодого кузнеца. Видно ей то хорошо известно кто он на самом деле. Знахари они же не только травами баловаться горазды, они и с духами говорят. И тем страннее всё это обернулось, когда вскоре после похорон молодая девушка снова пришла в кузню и то, что случилось позже и вовсе поразило всех и породило ещё массу слухов, которые с удовольствием обсасывали, словно сахарную косточку, все кому не лень.

Он увидел её сразу. Всё так же гордо держащую себя. На сей раз она не зашла внутрь кузни, а осталась стоять за воротами. И обратилась к старому кузнецу.

-Позови своего ученика. Я хочу с ним поговорить.

Старик мрачно поглядел сначала на неё, потом на юношу. Это было так странно, а главное было в том, что она посмела так невежливо обратиться к нему. Но он только кивнул юноше и тот отложив работу, взял кусок ветоши и вытирая руки, вышел к ней. Сейчас она казалась ему ещё прекрасней, чем прежде. Высокая, статная, светловолосая. Но не смотря на то, что он чувствовал, он смотрел на неё совсем не добро, не зная что ещё ожидать. То, какой она стала, совсем не вязалось с тем образом, который он запомнил ещё с детства.

-Зачем пришла?

И то, что она сказала, было для него подобно оглушающему удару.

-Ты женишься на мне, кузнец?

Он стоял, ошарашенно глядя на неё. Сердце его словно перестало биться. Он не мог поверить в то, что услышал. Ему даже на мгновение показалось, что это лишь его затуманенный пережитым разум, сам выдумал это. Но по её серьёзным глазам он понял, что это было на самом деле. И внезапная радость, пронзившая всё его существо следом, вспыхнула и погасла, оставляя осадок горечи, словно белая от жара заготовка, которую опустили в масло для закалки.

-Зачем я тебе?
-Не твоё дело, -Вдруг грубо ответила она, -Так возьмёшь или нет?

Он взглянул на неё. Такую красивую. Такую статную. Он подумал, что так, наверное выглядят эльфы. Такие красивые, что невозможно отвести от них взгляда. Такие притягательные и отталкивающие одновременно. Отталкивающие своим совершенством по сравнению с человеком. И он чувствовал себя рядом с ней именно так, хотя и понимал теперь что действительно любит её. Любит с того самого мгновения, когда впервые ещё будучи весёлой девчушкой улыбнулась ему. И всегда любил. И боялся. И даже тогда, когда она сказала ему о своих чувствах он боялся в это верить. А уж когда увидел себя в зеркале, так и вовсе не смел мечтать о том, что бы когда то обратиться к ней с тем вопросом, который она задала ему. И глядя на неё заметил, как личико её дрогнуло. Суровая, так несвойственная ей маска спала и он вновь увидел юную девушку, которой стоило больших усилий спросить его о том, что так волновало её сердце. Увидел как задрожали её губы и сказал первое, что пришло в голову лишь бы не дать ей сейчас уйти. Хотя он вовсе не знал как правильно говорить и что вообще нужно сказать в таком случае.

-Ты такая красивая.

Лицо её снова стало суровым.

-Меня взял в ученицы лекарь из города. И теперь, когда Монна умерла, меня здесь больше ничего не держит. А после случившегося я и вовсе не хочу здесь оставаться. Я уеду, кузнец, слышишь? Уеду и больше никогда не вернусь. И ты меня больше никогда не увидишь. Слышишь меня, кузнец?

-Да, -Тихо проговорил он.
-Что ты сказал?
-Я возьму тебя в жёны.

На свадьбе она была в красивом алом платье. И в нём она казалась ещё краше, ещё прекраснее. Алый же, расшитый покров укрывал её распущенные по такому случаю волосы. И когда он стоял возле неё у алтаря в городском храме он не видел никого кроме неё. Он не слышал и не видел. И ему казалось, что даже не дышал в тот миг, когда повторял за жрицей слова клятвы. Только смотрел на неё. Смотрел, не в силах поверить в то, что она, прекрасная, как драгоценный рубин в золотой оправе, теперь станет его. Его, простого кузнеца. Что такого он сделал чтобы заполучить такое сокровище? И как оно будет смотреться на его грубых руках? Но когда пришёл миг и он робко протянул свои руки к её тонкому покрову, боясь своими грубыми пальцами повредить его, то забыл обо всём. Он смотрел за тем как она медленно подняла свои ресницы и взглянула ему в глаза. И сердце его в этот миг бухало как молот. Так тяжело и так быстро, что он боялся лишиться чувств от волнения. И когда она вновь стыдливо опустила свои ресницы, он медленно потянулся к ней чтобы запечатлеть на её губах их первый робкий поцелуй. И когда настала их первая ночь, он смотрел на неё, не зная что делать. Боясь и желая её, чувствуя в себе вновь то тягучее и жаркое чувство. И не решался даже сделать шага к постели, которая должна была стать их супружеским ложем. И тогда она сама, ласково улыбаясь ему расстегнула свою ночную рубашку, когда лёгкая ткань скользнула к её ногам, он смотрел за тем как этот последний покров опадает на пол, не решаясь поднять глаза.

-Ну что ты, дурачок. Иди ко мне, - Ласково, с каким то особенным выражением, которое он ещё никогда не слышал прежде, сказала она. И когда он поднял глаза, то вид её обнажённого тела, прекрасного, словно само солнце ослепило его.

После свадьбы они провели несколько дней в городе, а затем он вернулся в свою кузницу. Так они условились. И хотя это было странно, он не стал ей перечить. Ведь он понимал насколько она умнее его. Во всём она была лучше его. И его это вовсе не тяготело. Он, будучи её мужем, всё равно чувствовал себя словно воришка, который умудрился украсть королевскую драгоценность, которая и влекла и одновременно обжигала его руки. И он не в силах был расстаться с нею или бросить хоть слабую тень на её красоту. Она же осталась в городе, посвятив себя учёбе. И хотя они были мужем и женой, но их отношения напоминали скорее тайные встречи двух влюблённых. Но и это не тяготило его. Он ездил к ней так часто, как только мог. И то, что он чувствовал рядом с ней было подобно тому первому чувству, когда он увидел её обнажённой. Словно само солнце обнимало его и ласкало своими жаркими лучами. Никто в селе не понимал этого. Да и старый кузнец тоже. Он порой пытался как мог уговорить его оставить кузницу и ехать жить к ней. Но в городе у них не было своего жилья. Она снимала маленькую комнатушку и почти всё время проводила за учёбой. И потому он продолжал работать, только лишь ожидая новой встречи. И тем была полна его жизнь. Только ею, его солнцем.

Но судьба отмерила им совсем мало времени. И сейчас он горько корил себя в том, что не решился признаться ей в своих чувствах много раньше. Быть может и не случилось тогда этой истории. И жили бы они в родном селении вместе. Спали в одной постели, как и положено мужу с женой. И его солнце бы согревало его гораздо дольше. Но что пустое молоть? Что было, того не вернуть. И сейчас ему оставалась только лишь память. Такая горькая и такая сладкая. И сколько он не пытался забыться, пристрастившись к вину, всё равно не мог. Всего два года отмерено было их счастью. А на исходе этого срока в городе вспыхнула какая то страшная болезнь. Его закрыли, и не пускали никого. Люди говорили что кто то из варварийских купцов привёз её с далёкого востока. И тогда он больше не видел её. Но продолжал приезжать. Стоял у сомкнутых ворот, тупо глядя в тяжёлые, иссушенные солнцем стволы деревьев, из которых они были сделаны. Стража по началу пыталась прогонять его, как и многих других, кто пытался хоть что то узнать о своих близких. Но он не отступал. Приезжал, сам не понимая зачем и стоял у ворот, слушая крики стражей, что стояли на стенах и пытались отогнать неразумных людей. Из-за этого или кто другой принёс эту заразу в селение, но болезнь проникла и туда. Много стариков умерло. Даже молодых. И то был тяжкий год. Кто то из людей пытался припомнить дурные знаки и приметы, которые могли бы указать на причину этого. Но его она обошла. Он остался совсем один в своей кузне. Без работы, почти без куска хлеба. И только вино спасало его, давало возможность забыться. И всё же он продолжал ездить к городу, а когда пришлось продать лошадь, чтобы хоть как то протянуть в это голодное время, то ходил пешком. Три дня в одну сторону и три дня в другую. Он засыпал прямо в поле. Пьяный или трезвый. Но пока в нём теплилась надежда, он шёл, не думая ни о чём. Шёл, потому что больше ничего не осталось в его жизни. Солнце его скрылось за тёмными тучами и только тонкий лучик ещё касался его щеки своей лаской. И он шёл за этим лучиком, стараясь уловить хоть кроху информации о том, что творится в городе. Но слышал только о том сколько людей погибло. А о ней ни слова. Лекарей в городе было много и все они пытались, как могли, помочь страдающим. И много из них заразились и умерли. Тела даже не хоронили, а сжигали, чтобы не дать заразе распространиться дальше. В город пропускали только редкие телеги с припасами. И однажды, совсем обезумев в своём ожидании, он попытался прорваться внутрь, за ворота, что разделили его жизнь на до и после. Те, которые он столько раз пересекал с такой радостью, с затаённым счастьем в ожидании новой встречи. Но стража не пропустила его. Он пытался драться, но получил пару хороших ударов дубинкой. Стражники отволокли его за ворота и он долго лежал на земле, думая приберёт ли его Като или нет. Но он выжил. И много после того проклинал себя за это.

Болезнь свирепствовала почти год, выкосив почти половину населения города. Некоторые из тех, кому удалось вырваться и бежать оттуда, пока свирепствовала эпидемия, разнесли болезнь дальше. Кузнец слышал о том, что ещё несколько сёл и деревень пали под её жуткой дланью. Но ему было всё равно. Как только город наконец открыл ворота, он бросился туда и искал её. Учёта мёртвых никто не вёл, нигде не было ни единого списка погибших. Даже пепла не осталось от тех, кто когда то жил. Но он искал её. Искал почти неделю. Он приходил в опустевший дом, где они провели так много счастливых часов вместе. Но её там не было. Искал дом лекаря у которого она училась. Ещё несколько раз был бит стражей, которая принимала его за мародёра. И в конце концов надежда его потухла. Тонкий лучик, что держал его, не давал опустить руки, оборвался. Его солнце закатилось чтобы больше никогда не встать из-за горизонта. И тогда он понуро вернулся в свою кузню к потухшему горну, чего не случалось ещё никогда. И напился. Напился так сильно, что его выворачивало, а он продолжал пить, лишь бы заглушить ту боль, что поселилась теперь в его сердце. И когда пришёл наконец в себя, то лежал в луже собственной блевоты. Голова раскалывалась от страшного похмелья и он надеялся что сейчас и сдохнет. И тогда, быть может, Като приберёт его. И быть может там, в нижнем мире он вновь встретит Её. Но вместо этого к нему пришёл человек в чёрных одеждах. Высокий человек в чёрных богатых одеждах. И хотя костюм его был прост, но кузнец даже мутным взором различил что ткань его плаща была очень дорогой. Мужчина этот с резкими, словно вырубленными неумелым каменотёсом, чертами смотрел на кузнеца холодным взглядом тёмных глаз. Волосы его были черны. И весь он был подобен тьме. Однако этот странный гость заговорил с ним.

-Здравствуй, кузнец.

Его снова вывернуло. Да только вся еда уже давно вышла и потому он долго кашлял, согбенный болезненным спазмом в пустом желудке и из его рта стекала слюна, пачкая обросшую бороду. Когда он справился с собой и утёр рот рукавом рубахи, то уставился на своего гостя с непониманием. Какого джейда этот богач позабыл тут? Кто он вообще такой? И какого джейда он вообще обратился к нему. И этот странный мужчина словно прочитал его мысли и губы его, тонкие и бледные растянулись в неприятной улыбке.

-Я пришёл предложить тебе сделку, кузнец.
-Сделку? -Эти слова заставили кузнеца криво усмехнуться, -Да ты рехнулся, небось. Не видишь чтоли. Нет больше кузницы, нет больше кузнеца. Ни угля, ни дерева, ни металла. Всё здесь умерло. И я мёртв.
-Потому я и пришёл.

Странные слова мужчины поразили его. Но он не торопился вставать с земли, как того требовали правила. Нет для него больше никаких правил. Ничего в нём больше нет. И всё же он чувствовал что то в этом мужчине. Странное, необъяснимое. Это не было похоже на яркий и спасительный луч солнца, вовсе нет. Скорее на неясный свет, какой бывает в сумерках. Тех, что невидимо для глаза постепенно меняет все цвета и постепенно погружает мир во мрак ночи. И потому он продолжал говорить с ним, хотя иного посетителя прогнал бы самыми грязными словами.

-Чего тебе надо?
-Мне нужен Кузнец, -Это слово в устах мужчины звучало странно. Словно не было лишь названием ремесла, а было именем.
-И что же я могу сделать для тебя? Кузницы у меня больше нет. И денег нет, чтобы восстановить её.
-Я дам тебе кузницу. И уголь. И металл. И ты будешь ковать то о чём я тебя попрошу.

И не смотря на то что слова всё ещё были странными, кузнец всё же поверил ему, этому странному мужчине с тёмными глазами.

-А что взамен? Что получу я?

И тут губы мужчины обнажили его ровные зубы. И было в этой усмешке что то настолько пугающее, что кузнец почувствовал как холодный ужас, какого он не испытывал никогда прежде, сковал его сердце.

-Твоё самое заветное желание.
-Желание? -Кузнец опустил глаза не в силах смотреть на эту улыбку в которой было что то плотоядное, что то вовсе не людское и недоброе. Он вдруг вспомнил истории, которые слышал ещё будучи ребёнком. О сделках с духами. Но что просили те, кто в этих историях встречали духа? Богатства? Женщин? Славы? Но ему это было не нужно. Всё это не имело для него никакого значения. Ничего не имело для него значения. И тут словно луч солнца ослепил его глаза и он увидел Её. Улыбающуюся тёплой и ласковой улыбкой. И тогда вновь посмотрел на своего гостя. Тот больше не улыбался, а смотрел на него пристально. И это пугало не меньше. И было в его глазах что то, что говорило о том, что он вовсе не безумец, решивший растоптать остатки того, что ещё оставалось человеческого в исхудалом, заросшем жёсткими волосами, изувеченном человеке. Было там что то, что говорило кузнецу что этот мужчина и вправду может исполнить его желание. И тогда он спросил, -Ты можешь вернуть её?

Мужчина покачал головой. И вновь насмешка исказила его губы.

-Я не думаю что тебе понравятся хладные объятия трупа. Да и не осталось от неё даже тела, которое бы я мог воскресить.
-Но что тогда? Единственное чего я желаю это того, чтобы она была жива. Чтобы я мог вновь видеть её.
-Ты уверен в своём желании, Кузнец? Действительно ли ты желаешь этого? Подумай хорошенько, я исполню его полностью как ты того попросишь. Не станешь ли ты жалеть об этом?
-Больше ничего я не могу пожелать. Только видеть её. Живой.
-Хорошо, раз так, -И мужчина выпростал из-под своего плаща руку с длинными тонкими пальцами. И протянул её кузнецу для рукопожатия, -Пожми мне руку и всё о чём ты мечтаешь осуществится.

Кузнец смотрел на протянутую ладонь недоверчиво. Но всё же медленно приблизился к своему гостю и отёр свою руку о штаны. Смотрел, словно эта рука могла убить его одним прикосновением тонкого пальца.

-И всё? Я должен только пожать тебе руку?
-Да.
-И что потом?

Мужчина в чёрном улыбнулся новой странной улыбкой. Казалось его забавляла эта игра. И кузнец вдруг испугался. Быть может он ошибся? Может это и впрямь безумец? И сейчас, когда он пожмёт его руку, тот громко рассмеётся, запрокинув свою голову. И смеясь, пойдёт прочь. И тогда он вновь постарался найти ответ в тёмных глазах этого странного человека. Человека ли? И глаза эти напугали его, когда он взглянул в них пристально. Тёмные, словно вода в колодце. Они были подобны самой бездне, затягивающей в себя.

-Потом я укажу тебе дорогу по которой ты сможешь придти к своему желанию, Кузнец.

И молодой мужчина протянул свою руку и пожал тонкие холодные пальцы. Пожатие этой руки оказалось неожиданно крепким. Он ожидал чего угодно. Что земля разверзнется под его ногами. Что гром ударит с небес. Что с его гостя слетит маска, обнажая пугающий лик чудовища. После того как он заглянул в его глаза он уже не сомневался что не человек вовсе говорит с ним. Но ничего из этого не произошло. И когда мужчина в чёрном вновь спрятал свою руку под плащом, то сказал.

-Иди в свой дом и ложись спать. Наутро всё будет так, как ты желал. Я приду когда мне потребуется твоя помощь. И ты не смеешь отказать мне, -С этими словами мужчина повернулся к нему спиной и зашагал прочь по пустой дороге. И кузнец стоял глядя ему в след. Это было так глупо, так странно. И всё же... Он обернулся, чтобы взглянуть на дом, надеясь хоть там увидеть какие то перемены. Но их не было. Тогда он вновь хотел увидеть мужчину в чёрном. Но дорога была пустынна. И ни следа этого странного мужчины. Даже в пыли не осталось следов от его сапог. И послушный договору он прошёл в дом. Спать ему не хотелось и потому он нашёл на кухне кувшин с вином и снова напился, не желая оттягивать срок своей сделки. Шатаясь поднялся по лестнице и рухнул в постель. Как того и желал, он вскоре провалился в тяжёлый тревожный сон. И вновь тени с алыми глазами скалились. Но на сей раз он их не боялся. Страшнее глаз того мужчины не могло быть ничего. В них была сама пустота. В них была тёмная бездна.

Проснувшись наутро он чувствовал себя по странному хорошо. Голова не болела, даже чувство голода, кажется, прошло. Он поднялся с постели, куда вчера рухнул не раздеваясь, и спустился вниз. На кухне откуда то появился котелок исходящий манящим ароматом и кувшин молока. Он удивился этому, так как давно уже никто не приходил в этот дом, чтобы готовить. Но отказываться от этого дара не стал. Сел и позавтракал, ощущая так давно забытое чувство приятного тепла и сытости. А после вышел из дому. Да тут и замер. Перед домом оказалась широкая шумная улица, залитая тёплым солнечным светом. Через дорогу была какая то лавка. Он видел незнакомых людей в яркой незнакомой ему одежде. Они спешили куда то. Некоторые махали ему рукой. И кузнец потёр глаза, думая что ему всё это снилось. Но нет. Он слышал щебет птиц, мимо его дома проехала телега, нагруженная чем то, что было укрыто большим полотнищем ткани. Бородатый возница поднял шляпу.

-Доброго утречка, господин Кузнец. - И снова как тот мужчина в чёрном, само слово было произнесено так, что казалось будто это и есть его настоящее имя.

Он огляделся. Кузня всё так же стояла рядом. Иссушенные солнцем и дождями доски, из которых она была построена вовсе не изменились. Ворота были заперты на засов. И подойдя к ним он погладил его рукой. Она была гладкой от многолетнего использования. На углу кузни стояла всё та же бочка и были свалены мешки с углём. Он смотрел не веря произошедшему. И не сразу решился отодвинуть тяжёлую балку. Когда он открыл кузню, то увидел что она как раз изменилась. В горне теплились угли, которые никогда не должны угаснуть. Это не только считалось дурной приметой, но и было непрактично. Здесь было чисто, как будто он вчера только покинул её, оставив работу. Увидел молоты, щипцы и иные инструменты своего ремесла. Старую огромную наковальню, свой кожаный потёртый фартук. Увидел массу заготовок, расположившихся на столе, над которым были закреплены чертежи. Всё это дышало жизнью. Кузня вновь ожила. Проклятая кузня, как говорил старый кузнец. Да только вот он сам остался прежним. Он протянул руки и коснулся своих щёк. Их всё так же покрывала густая жёсткая щетина. И тогда он вышел из кузни и запер её на засов, вернулся в дом и стал готовить всё для мытья. И когда гладко выбритый, в свежей одежде он снова вышел на улицу, ничего не изменилось. Всё та же улица, та же лавка. И он решил не обращать на это внимания, как на многое не обращал внимания и прежде в своей жизни. Он вошёл в кузню и одев фартук стал оглядывать за что мог бы взяться. И тогда он увидел Её.

Нет, не ту, о которой так истово тосковало его сердце. Он увидел худенькую светловолосую девушку с вздёрнутым носиком. Она приветливо улыбалась ему, словно маленький лучик солнца.

-Здравствуйте, дяденька Кузнец, - Звонким голоском поприветствовала она его, стоя на пороге. И он почувствовал как дрожь пробрала его, будто увидел он мертвеца. Но она была реальна. Реальна как и всё, что окружало его. И он знал. Знал что это Она. Его любимая. Его жена. Не было в его сердце сомнения в том,-Дяденька Кузнец, вы чего?
-Спал плохо, - Глухо ответил он не сводя с неё глаз. Девчушка мялась на пороге, не решаясь зайти.
-Это наверное потому что вы много пьёте. Мама говорит что много пить вредно. Мой папа тоже пьёт и мама на него часто ругается, -Быстро протараторила она, как делают только дети. И когда она почти окончила, её окликнула женщина. Волосы её были убраны под платок.
-Ты чего к дяде пристаёшь, шалунья, а ну иди сюда, -Голос женщины был строгим, но мягким. И девчушка тут же бросилась к ней. А кузнец стоял как громом поражённый.

Постепенно он привык. Работа была знакомой и он вновь держался за неё, стараясь не думать ни о чём. Люди были приветливы и почти все знали его, как это было не странно. И от этого, от робости и непривычки он был всё так же угрюм и молчалив. И старался не выходить из кузни лишний раз.

Дважды в день к нему приходила женщина и приносила еду или продукты из которых готовила ему еду. Платы она не просила. Только вежливо кланялась. Вновь потянулись в кузню люди и заказы. И он подковывал лошадей, правил плуги и косы, чинил и ковал. Ложился спать и просыпался. Пить он больше не хотел. Но самое главное он видел её. Маленькую, весёлую девчушку, которая звонко смеялась, играя с другими детьми. Её всё так же любили здесь. И бабы расплывались в улыбке, гладили её светлые волосы, угощали чем то. То сушкой, то бубликом, то пряником. И девочка делилась со своими товарищами.

Прошло несколько лет. И он привык к этой новой жизни. И он почти забыл о том своём госте. Работал и глядел за тем как девчушка подрастает. И вид её терзал его сердце. Ему было одновременно радостно и горько. Ему уже должен был идти двадцатый год. А она совсем кроха. Прибегала иногда к нему, щебетала что то. А он и слова в ответ не мог ей вымолвить. Только смотрел на неё. И в том было его маленькое счастье. Горькое, но всё же счастье. И в тот год впервые к нему приехали люди, похожие на того гостя. Они сидели на телеге. Несколько молодых парней. И казалось бы ничего в них не было странного. Парни как парни. Одетые в рубашки, штаны да сапоги. Но их взгляд. Тяжёлый, холодный и равнодушный, каково у молодых никогда не бывает. Именно этот взгляд напомнил им того тёмного гостя. Они выгрузили несколько мешков, один показал ему чертёж. И пока кузнец уточнял у него детали, остальные занесли мешки и оставили у стены, а затем вернулись в телегу. Кузнец спросил было об оплате, но тот что говорил с ним улыбнулся загадочной улыбкой и сказал.

-Это от Отца. Твоя сделка, кузнец, помнишь?
-Хорошо. Когда должно быть готово, как я сообщу вам?
-Мы сами придём, Кузнец. Не беспокойся, - С этими словами парень запрыгнул на телегу и тронув лошадь, поехал прочь.

Кузнец стоял провожая их взглядом какое то время, а затем вернулся в кузню. Он открыл один из мешком и увидел там грубые сростки металла. Когда он попытался приподнять этот мешок, тот тот даже не шевельнулся, настолько тяжёлым он был.

Шли годы. Эти трое продолжали приезжать к нему. Привозили материалы, оставляли чертежи. А когда он заканчивал, не позднее дня после этого, возвращались и забирали работу. Он не знал кто они и как их зовут. Но постепенно стал замечать странные вещи. Он видел как растёт девчушка. Как сама жизнь расцветает в ней, тоненькая её фигурка вытягивалась, постепенно превращаясь в тело девушки. А вот он сам и те трое не менялись, будто время застыло для них. И когда, как он полагал, ему должно было быть уже тридцать. Когда первые морщины должны были отметить на лице его возраст, он видел в зеркале всё тоже обезображенное отсутствием глаза молодое лицо. И когда вид этот стал его пугать, он перестал бриться и отрастил короткую тёмную бороду. Это прибавило его виду нужное количество годков. На том он и успокоился. А время шло. Он жил и жива была его кузница. И жива была девочка, уже ставшая молодой женщиной. Но он боялся даже заговорить с ней. Боялся бросить тень на её светлое личико. Однажды она пришла к нему, почти такая, какой он запомнил свою жену, сгинувшую во время болезни много лет назад. И что то знакомое он различил в её взгляде. Она позвала его придти на праздник по случаю окончания сбора урожая. Но он только покачал головой. Он не хотел узнать что будет в этот раз. Девушка ушла. И приходила только несколько раз с просьбой починить что то. Денег он с неё не брал и если она пыталась с ним заговорить, то выпроваживал из кузницы. И оставался там. У своего горна, у своей наковальни с верным своим молотом и железом.

Время шло. А она всё хорошела. Сладостным соком жизни наполнялась она. Он видел как она повзрослела и возраст был ей к лицу. Видел как вышла замуж. И мужа его, статного и хорошего парня. Видел их двоих малышей. И счастье его прогоркло, словно масло, которое оставили не покрытым. Солнце освещало его измученную душу, но это было больше не его солнце. Горечь оставалась в его душе. Тяжёлая, невыносимая горечь. И он вновь начал пить. Уже не так как тогда, в меру. Лишь для того, что бы вино разгоняло тяжкие мысли. Он видел как она превратилась в женщину. Видел как состарилась. Как выросли её дети. Такие же светловолосые. Мальчик и девочка, которые тоже стали юношей и девушкой. И хотя он прожил в этом месте свою вторую жизнь, ни к кому здесь он не привязался, ни с кем не завёл дружбы. Но, не смотря на то что он никогда не отвечал ни на чей вопрос на него не сердились. Все в этом месте принимали его таким, как он есть. И когда ему нужно было обновить крышу или покрыть дом новой краской, люди охотно помогали ему. А он даже не знал их имён. И когда она умерла, он не пошёл на погост взглянуть на её могилу. Какой то частью своей души он понимал что для него это не конец. Он сидел долго, глядя как над крышами домов опускается солнце. И прошёл в дом, лёг в постель и уснул. А на следующий день, когда вышел из дома не было больше дороги, не было лавки, в которую он так ни разу и не зашёл. Он видел двухэтажные дома из больших каменных блоков, крыши покрытые красной глиняной черепицей. Видел людей, одетых совсем иначе. Пасмурное небо. Он смотрел на это какое то время. Но почему то совсем тому не удивился. Просто прошёл к бочке, что стояла всё там же. Умылся и отворил кузню. Всё было на своём месте. В горне тлели угли и даже оставленная заготовка на наковальне была на своём месте. И кузнец одел фартук и взял в руки молот.

Когда к кузне приехали трое, он не вышел к ним. И тот, что всегда говорил с ним, войдя в кузню, как обычно протянул ему бумагу. К тому времени кузнец выучился чтению, хотя и продолжал читать по складам. Но на сей раз он не принял бумаги, а только поднял на него своё усталое заросшее лицо.

-Он обманул меня.
-Обманул? -Парень усмехнулся, -Он никого не обманывает, Кузнец. Ты получил что хотел. Бери бумагу.
-А если не возьму? Что тогда? Если не буду больше выполнять его работу?

Улыбка на лице парня погасла. Он изучал кузнеца какое то время. А затем спокойно сказал:

-А у тебя разве что то осталось кроме этой кузни? Кроме твоей работы?
-Но почему так?

Его собеседник равнодушно пожал плечами.

-Какая разница. Делай свою работу.
-А что если не возьму?
-Тогда Отец придёт к тебе. И тебе это совсем не понравится. Не советую злить его.

Кузнец принял листок бумаги и не смотрел за тем, как остальные двое разгружают новую порцию материалов.

И вскоре она вновь пришла к нему. На сей раз не девочка. Девушка. И в душе его на сей раз было пусто. Он не ощущал ни счастья, ни горя. А она смотрела на него всё так же весело.

-Здравствуй, Кузнец. Ты поправился? А то совсем плох был в последние дни.
-Всё хорошо.
-Ну ладно. Бывай, Кузнец. -И она вышла прочь на улицу. И он глядя ей вслед думал о том, что, быть может, это его наказание за тех двоих что он убил? Может быть это и есть те тени, что снились ему в ту ночь? Может это и есть нижний мир? Ведь не зря убийство считалось самым тяжким преступлением.

И кузнец поднял свой молот.

июнь 2021

Он был томим невыносимой жаждой. Лёжа в трюме и ощущая, словно омерзительный липкий пот покрывал его с ног до головы, он тяжело дышал, попеременно сглатывая.
Жажда. Жажда, которую не может осознать ни один смертный. Ни один из тех, кто ещё не перешёл за порог жизни, не мог знать каково это томиться жаждой, которую можно было удовлетворить лишь единственной жидкостью. Но она вся вышла. А то, что оставил шторм от этого судёнышка, едва держалось на плаву.

Мужчина закрыл глаза и облизнул бледные пересохшие губы. Он прикрыл глаза, продолжая часто дышать. Его мысли занимало сейчас вовсе не то, что будет с его кораблём, чью команду собственноручно, в течении нескольких месяцев, он медленно выпил до последней капли. И, вовсе, не то переживёт ли корабль очередной шторм со сломанными мачтами, разорванными парусами и той пробоиной в верхней части носа, через которую перехлёстывали самые высокие волны.

Он думал о нескольких вещах. О том, что будет, когда корабль наконец то пойдёт ко дну. Ведь в этих водах, куда отнесло судно, на памяти Жаждущего, не было не единого острова. Да и спасёт ли его остров, если на нём не окажется ни единой живой твари? Он не боялся смерти, так как знал, что умереть как таковое уже не мог. Он уже был мёртв. И то тело, чью жизнь ещё поддерживала тёмная магия, вовсе не нуждалось ни в пище, ни в воде. Единственное что нужно было ему это кровь. А он сам, по собственной же глупости, уже истощил все запасы этой драгоценной влаги. И какая же участь ждала его? Он давно уже не осматривал тёмный и сырой трюм на предмет хотя бы единственной оставшейся на борту крысы. Он знал, что даже их он уже сожрал без остатка. И то, что осталось от некогда прекрасного и гордого корабля абсолютно безжизненно. И только он, скрытый от палящего солнца в нутре этой плавучей посудины, является единственной насмешкой над словом "жизнь" на её борту. Он думал о том, что будет с ним, когда следующий шторм разобьёт остатки корабля в щепы. Что будет, если его тело погрузиться под воду. Будет ли он дышать так же как сейчас или же вода поглотит его и лишит подобия жизни? И каковы будут объятия ледяной стихии?

А после он вспомнил то, почему он оказался здесь. И всё что ему сейчас оставалось – это думать о своём будущем, которое было неясно и насмешливо по отношению к тому что осталось от его души.
Вспоминал своих Братьев. И то счастливое время, когда ничто не омрачало его жизнь. Вспоминал их совместные охоты, вспоминал шумные пирушки, которые всегда заканчивались вместе с гостями, которые были приглашены на них. Вспоминал их смех и радость, что он делили со своими братьями. Ту беззаботность и безнаказанность, которая была у них. Сила, которая развращала его душу. Ведь, будучи вампиром, он мог не бояться практически никого. А вместе с братьями даже маги, которых Совет посылал на борьбу с ними, были им не помеха. И даже тяжёлая стычка с магом могла обернуться разве что ранениями, которые затягивались довольно быстро. И жизнь эта, привольная и лёгкая, закончилась в одно мгновение, когда он решил пойти против воли Отца. И когда Отец отправил за ним это чудовище из чудовищ. Двуликого. Омерзительное создание. Самое омерзительное из всех Братьев. Ибо Двуликий не был одним человеком. Это были двое похожих друг на друга, как две капли воды, молодых мужчины, которые находили болезненное наслаждение в самолюбовании и иных развлечениях, которым они подвергали друг друга. И Двуликим звали их по той причине, что они были настолько отданы порочной страсти, что даже считали себя единым существом, разделённым прихотью Демонов. И потому, то время, когда Отцу не нужны были их услуги, они проводили друг с другом, даже разговаривая между собой странным образом.

-Как я прекрасен, - Говорил один, прикасаясь тонкими паучьими пальцами к коже другого. И его партнёр, похожий на него как две капли воды, довольно улыбался, обнажая свои клыки, а затем перехватывал ласкающую его руку и целовал ладонь. И первый из довольно улыбался в ответ, покуда второй продолжал ласкать его, запечатлевая страстные укусы на его коже. И ласки их переходили все из возможных границ, хотя предаваться самым откровенным из них они, всё же, предпочитали в одиночестве. Но все Братья знали, что Двуликий наиболее безумен из них всех. Хотя, и остальные Братья отнюдь не были светлыми созданиями. Были те, кто предпочитал развлекаться с девушками, прежде чем испить их крови, были те, кого интересовала только детская кровь. А были и те, кому нравилось истреблять целые семьи, затесавшись на их праздничное сборище под видом одинокого путника, дабы позже превратить тихий праздник в кровавую оргию, полную ужаса и боли. И многие братья развлекались таким образом вовсе не в одиночку.

Были и те, из Братьев, кто предпочитал пугать только одного человека, искусно доводя его до безумия прежде чем отведать вкуса его крови. Те, что несколько месяцев медленно сводили его с ума, притворяя в жизнь свои и его самые страшные фантазии, пугая и наводя ужас. Представая перед ним в виде тёмных созданий, преследуя его, притворяясь то тварью нижнего мира, то призраком, то являя своё истинное лицо. И давая человеку призрачную надежду на то что бы ему казалось, что он освободился от своего страшного преследователя, они, затем, вновь, настигали его. И каждый его крик ужаса встречали собственным безумным смехом, полным наслаждения. Были и те, кто предпочитали искать границы лишь своих возможностей. И вполне нормальным было, когда двое Братьев, сидя за столом за общим ужином развлекали остальных тем, что перерезали собственное горло или втыкали ножи в свою плоть. И, несмотря на то, что их тела истекали кровью, а открывшаяся остальным картина была полна омерзительных подробностей анатомии, они весело смеялись, словно дети, которые совершили невинную шалость, залив чернилами только что постиранное и развешенное белье. И среди всего этого скопища безумцев и маньяков, и, воистину, нелюдей, Двуликий был самым страшным. Потому что именно он был одним из тех, чья работа заключалась в том что бы преследовать оступившихся Братьев. И иных представителей их народа. Ибо ему доставляло особое удовольствие направлять свои умения и извращённую фантазию именно на тех из своего народа, которые пошли против воли Отца. И это чудовище вовсе не ограничивалось банальным убийством бывшего Брата. О нет. На сколько извращённой были его собственные ласки со своим отражением, на столько изысканной в своём омерзении была та пытка, которой они наслаждались, убивая тех, кто оступился. Хотя, иногда они могли только лишь напугать свою жертву, но оставить её в живых. И те из Братьев, кто становился свидетелем или участником их игр, после никогда не бывали прежними. И Двуликий, как представитель жестокой воли Отца, создавал первому такую славу, что мало кто из Братьев решился бы преступить его волю, зная о ждущей его встрече с двумя безумцами из безумцев, что, по обыкновению, представали перед новыми Братьями только лишь как двое странных любовников, что говорили друг о друге как о единой личности и праздное время, свободное от своей службы, проводили, лаская друг друга и восхищаясь достоинствами самого себя, как единой личности. И хотя все презирали Двуликого, но ужас и знание их силы было так велико, что никто из Братьев даже не пытался замыслить их убийство или хотя-бы пленение.

И сейчас, сидя в склизком трюме полуразвалившегося корабля, Жаждущий, чувствуя, как жажда разрывает его плоть невыносимым страданием, он был счастлив что избежал встречи с Двуликим. Пусть такой будет его смерть. Пусть он иссохнет от своего невыносимого голода. Пускай даже его поглотит морская пучина и он своими глазами узрит есть ли на дне его проход в нижний мир. Но никогда его не коснуться тонкие паучьи пальцы одного из них. Никогда их тонкие губы, их клыки и иные части тел не коснуться его для того что бы терзать, пытать и доставлять наслаждение их безумному разуму.

Жаждущий ещё силился вспомнить какова была его жизнь до заключения сделки с Отцом. До того, как он переступил порог смертности. Но она была настолько жалкой и ничтожной по сравнению с тем, что подарила ему сделка, что воспоминаниям этим не осталось хоть сколько достойного места в его разуме. И он криво усмехнулся этому. Та жизнь была так далека и так нереальна по сравнению с той, что он вёл в то время, когда ему казалось, что он и его братья истинные короли мира, которым дозволено абсолютно всё. И не будь Отца над ними, они могли бы погрузить весь мир во тьму и хаос, если бы пожелали того.
А затем он вспомнил Отца. Его суровое, словно вырубленное неумелым каменотёсом лицо. И если до заключения сделки в его тёмных, почти чёрных глазах, когда он смотрел на него, Жаждущему казалось, что он различал хоть какое-то подобие тепла, то после того как сделка была заключена, его глаза стали холодны как лёд. Жаждущему всегда казалось, что оны полны презрения и ненависти к своим детям. Казалось, что он ненавидит их. И этот парадокс, парадокс того, что он создавал множество детей, об этом знали все Братья, использовал их, и при этом люто ненавидел, никак не мог уложиться в голове Жаждущего. Но когда он говорил с другими Братьями, многие соглашались с ним. Им тоже казалось, что, по меньшей мере, Отец относится к ним с огромным неудовольствием, словно бы они уже провинились перед ним в чём то, хотя ещё ничего и не совершили. Хотя многие воспринимали это как повод выслужиться перед Отцом, только лучше исполнять его приказания, которые не всегда шли напрямую от него. Довольно част их передавали старшие Братья. И те, кому Отец сам выдавал задания, считали это великой милостью. Некоторым было всё равно. Им было довольно той свободы, которую они получили благодаря сделке. Некоторые и вовсе молчали, не общаясь с иными Братьями, а ведя свою скрытую от чужих глаз жизнь.

И после Жаждущий вспомнил то, когда начался его путь, приведший его сюда. То, когда он пришёл, объятый ужасом к Брату, которому доверял почти так же как себе. Тот смотрел на него так, словно бы у Жаждущего на лбу уже была некая метка, говорящая о его скором конце. И когда Жаждущий сказал ему о том, что навлёк на себя гнев Отца, Брат лишь покачал головой и сказал, что никто не сможет помочь ему. И никуда ему не скрыться от гнева Отца и его слуг вроде Двуликого. И лучше всего прийти к Отцу и самому отдать себя в его руки, дабы Отец свершил суд по своему разумению.
И тогда, поняв, что Братья не смогут помочь ему, Жаждущий бросился в бега. И хотя не видел он ни единого из знакомых ему Братьев, но словно бы чувствовал их, идущих по его следу. И это неведение пугало его гораздо сильнее. Лучше бы он встретил их лицом к лицу и смог принять бой. Пускай даже заранее проигранный, но это было честнее, чем рисовать своему преследователю лицо всех тех чудовищ, которых он раньше считал своими друзьями и названными братьями. Ведь то чудовище было во сто крат страшнее и ужаснее, чем тот единственный, кто, возможно и не шёл по его следу. Быть может, Жаждущего гнал лишь его страх. Один единственный страх, которым было объято всё его существо. И не было больше неги в ночи и её объятьях. И охотясь, чтобы насытится, он не мог спокойно делать это как прежде, играя со своей жертвой, получая от этой игры наслаждение гораздо большее, чем то, когда его клыки раздирали плоть жертвы, дабы наполнить рот вампира самой сладостной влагой, дарящей наслаждение даже более яркое, чем ночь с женщиной. На сей раз, ему приходилось действовать быстро, нападать, питаться и вновь прятаться, надеясь на то, что никто из Братьев не видел его в том городе или селе, где он в данный момент был.

И когда в его воспалённом от тревоги разуме всплыла идея пересечь океан, дабы попасть на материк, полный болот и неизведанных земель, он не раздумывая бросился в город, где был порт. И прошмыгнув в трюм корабля начал своё последнее путешествие.

Откуда было ему знать насколько долгим будет путь и что нужно рассчитывать свою жажду. Ведь раньше ему никогда не приходилось сдерживать себя. А вид спящих матросов был так привлекателен, хотя это и были грязные, согбенные тяжким трудом мужчины, а не юные девушки, которых он предпочитал, что он никак не мог сдержаться, дабы не тянуть из своей жертвы его жизненные соки пусть не за один раз, но приходя к ней каждую ночь снова и снова, покуда мужчина не погибал от странной болезни, а судовой врач не качал головой, констатируя смерть. И тот страх, что обуял команду, когда уже третью жертву пришлось сбрасывать за борт, а на шее этой жертвы явственно читались следы от укусов, которые никого бы не могли обмануть в своём происхождении. Этот страх забавлял Жаждущего, дав ему напоминание о той власти, которой он обладал до своего падения. И слушая их молитвы, прячась от команды, что с оружием наперевес не раз прочёсывала корабль в его поисках, он надеялся на благополучное завершение своего пути. Но кто бы не услышал молитвы испуганных до смерти моряков, на море начались шторма, что бросали судёнышко, ставшее по сравнению со стихией чем-то вроде щепы в колыхаемой детьми бочке. И тогда, когда корабль заливало водой, а команда, истощённая тем паразитом, которого по незнанию они подхватили себе на борт, пыталась справиться с парусами и не дать мачтам обломиться, даже Жаждущий забивался в самый дальний и тёмный угол, надеясь на благополучный исход шторма. И если раньше ему казалось, что матросы - это не более чем отрепье. Грязное, тупое и не способное ни на что, теперь он начал проникаться к ним уважением. Ведь сам бы он ни за что не захотел повторить такое путешествие, если бы судьба дала ему ещё один шанс. А для этих людей это были их обыкновенные будни.

Но, не смотря на всё уважение и явную нужду в команде, Жаждущий продолжал приходить к ним, истощая их. Стараясь сдерживать свой аппетит и не выпивать их до капли, не насыщая себя полностью. И, в конце концов, некоторые матросы начали умирать задолго до того, как Жаждущий выпивал их. И ослабшая команда уже не могла управлять кораблём так же, как прежде. У них не было сил даже на поднятие бунта. Они, казалось, потеряли любую веру в жизнь и просто плыли по морю, вместе со своим судном, надеясь только на доброту Крахтрова, морского чудовища и повелителя, который бы доставил их до места назначения благополучно, сохранив силы, жизнь и разум истощённых мореплавателей. А если так, то на берегу они смогли бы восстановиться и потом со смехом вспоминать за кружкой крепкого пойла все тяготы этого пути. Но не суждено было этим несчастным добраться до ласкового берега. Ибо тот паразит, что подтачивал их силы был слишком глуп.
И сейчас он сидел в трюме, раздираемый жаждой, горем и ненавистью к себе. Оставшийся совсем один. Без пищи и без надежды на доброе разрешение своей участи. И, когда он вновь думал об Отце, то совсем неожиданно, так же как это произошло в их первую встречу, Отец явился перед ним. И его худощавая фигура, почти упирающаяся макушкой в тёмный, закопчённый потолок, заставила Жаждущего в ужасе вжаться в стену своей невольной тюрьмы.

-Ну что, стоило оно того?

-Отец, это ты, или мне только чудится? - Глухо прошептал он.

-Это я, -Губы гостя исказились в насмешке пополам с отвращением. В трюме омерзительно воняло. Запах гниения, болезни и нечистот был удушлив, но гостя он не смущал так, как исхудавшая, воняющая страхом фигура его бывшего слуги, которого по издевательской иронии он мог бы называть своим сыном. Ничтожное, напуганное, грязное создание сидело перед ним. И оно было омерзительно во всех смыслах. И особенно тем, как он вёл себя, давая понять, что растерял абсолютно всё своё достоинство.

-Зачем ты пришёл? Убить меня?

Гость покачал головой. Он вглядывался в некогда притягательное, пусть и не красивое лицо. Смотрел, пытаясь различить хоть один признак его былой силы и достоинства. Но всё это стёр безотчётный страх. А не было ничего более презираемого тем, кого называли Отцом, чем страх и бессилие. Наконец, наполненный сверх миры этим зрелищем, Отец заговорил.

-Я пришёл для того что бы сказать тебе, что я знаю как ты погибнешь, хоть и не приложу к этому руку. Сказать, что ты вскоре будешь мёртв. И причиной этому только твоя глупость и тщеславие.

Лицо Жаждущего исказила мука. Он стал похож на ребёнка, которого лишили последней надежды на прощение за совершённый проступок. И в этом тоже была ирония, если не сарказм ситуации.

-Так ты не убьёшь меня?
-О нет. Мне это ни к чему, пачкать об тебя руки. Есть участь гораздо хуже смерти. Смерти тела или разума. И ты сам пришёл к ней. И я хочу чтобы ты знал о том, что я знаю о твоих страданиях, -Губы гостя растянулись в самой омерзительной и насмешливой усмешке, после которых он смотрел на своё творение несколько мгновений, а затем исчез, сказал последние слова, -Прощай.

И Жаждущий, опустошённый этим визитом, закрыл лицо руками.

2021

-Ну что, ублюдок, допрыгался ты. Сколько верёвочке не виться, а конец всё равно будет.
Трое мужчин дружно загоготали, ведь в этот момент один из них перекидывал через толстый сук верёвку и начал вязать на ней петлю. Другой держал в руках изрядно избитого, в огромных синяках и кровавых подтёках мужчину. Избитого до состояния полной неузнаваемости пленника, который висел на его руках, как куль, почти не подавая признаков жизни. Однако, когда петля была затянута и шею избитого всунули в петлю, затянули и начали подтягивать второй конец верёвки, то он задёргался, захрипел. Но ноги и руки его были туго стянуты верёвками, так что они оставляли страшные тёмно-алые следы на его конечностях, и потому он извивался, подобно гусенице, ужаленной муравьями. Но мало что он мог изменить в своём положении.
-Ну попляши, попляши, кусок дерьма. Больше танцевать тебе не удастся, -Говоривший это смачно сплюнул на землю и скомандовал тому, кто держал верёвку, -Привяжи её покрепче и поехали. Не хочу смотреть как дерьмо с него пойдёт, когда он окочурится.
Тот, кому это было сказано, послушно выполнил указание, обмотав конец верёвки несколько раз о довольно крепкий сук, а затем завязал её. Проверив на прочность, он глянул на брыкающуюся жертву и с сомнением спросил:
-А ты уверен что этой твари не повезёт и узел не развяжется?
Тот кто был в троице главным с сомнением глянул на затихающее колебание.
-Даже если это случится всё равно он к нам своё рыло больше не сунет. Погнали. Я не хочу расстраивать Кэди и опаздывать к ужину.
С этими словами вся троица вскочила в сёдла и удалилась, оставив брыкающегося в петле наедине с его судьбой. И тогда, когда он почти затих, на одинокой поляне явился мужчина в чёрном. Он подошёл к конвульсивно дёргающемуся человеку, который был на последнем издыхании, уже готовый отойти в иной мир и протянув ладонь, подставил её под бессильно висящие ступни, а затем приподнял ладонь, давая повешенному опору. И тот, инстинктивно ухватился за эту попытку и резким рывком выпрямился, так что вновь закачался. Его раздутое, красное лицо исказилось гримасой, а рот открылся, хрипло втягивая воздух.
-Тише ты, -Сказал внезапный спаситель, слушая, как дыхание повешенного выравнивается. Он смотрел на заплывшие черты, сломанный нос, кровоподтёки, синяки и раздутые от отёков веки, которые совсем скрывали от зрителя личность этого человека. И разглядывал он это с выражением крайней брезгливости. В тоже время грязные босые ступни повешенного топтались по его ладони, которая непостижимым образом выдерживала на себе вес взрослого, пускай и не самого крупного мужчины. И лицо спасителя не выказывало ни единого признака напряжения. Словно бы он держал пушинку на вытянутой руке, которая не имела совсем никакого веса.
Наконец, когда дыхание повешенного выровнялось, спаситель заговорил снова:
-Я пришёл чтобы предложить тебе сделку.
-Добрый господин, спасибо вам. Спасибо, кем бы вы ни были, -Голос повешенного был сиплым, глухим и хрипящим, словно в его глотке было ещё одно отверстие, через которое выходил воздух. Однако интонация была вполне искренняя.
-Не торопись благодарить меня. Если ты откажешься, я оставлю тебя с твоей участью наедине, -С этими словами лицо пришельца снова исказилось в гримасе отвращения, так как он разглядел гнойную рану в прорехе штанов того, кого он держал на весу.
-Сейчас я соглашусь на что угодно лишь бы вы сохранили мою жизнь. -Прохрипел повешенный, который попытался разлепить заплывшие глаза и разглядеть своего спасителя. Но это далось ему с огромным трудом. И своего спасителя он так и не смог рассмотреть. Зато он слышал его, но в его мозгу билась только безумная жажда жить. И он действительно был готов сделать что угодно.
-Кто бы сомневался, -Мужчина в чёрном недобро усмехнулся, -Я предлагаю тебе сделку, смертный. Ты идёшь ко мне в услужение, а в обмен я дам тебе то, что ты больше всего желаешь.
-Но мой желание сейчас может быть лишь желанием выжить, а это несколько маловато для заключения сделки, вы не находите?
-А ты не глуп. Хорошо соображаешь для того кто только что был на волосок от смерти и до сих пор остаёшься на том же месте, -С этими словами мужчина в чёрном чуть опустил свою ладонь, так что верёвка плотнее обхватила горло повешенного и тот дёрнул ногами, истерично ища утраченную опору.
-Милостивый господин, не будьте так жестоки, прошу вас, -Просипел он, -Мне не хотелось бы так быстро покидать этот бренный мир.
-Ну так соображай быстрее, смертный. И помни, что юлить со мной очень глупая затея.
-Да я уже понял, -Повешенный медленно и аккуратно повернул свою голову несколько раз, морщась от того как жёсткая верёвка натирала и без того измученную шею. Он умолк на несколько мгновений, а затем спросил, -Я должен произносить своё желание вслух?
-Это не обязательно.
-Хорошо. Тогда, если можно, опустите меня на землю, пожалуйста.
Державший его мужчина махнул рукой и туго затянутый узел распустился, верёвка ослабла. Но то, что произошло после было неожиданно для повешенного. Как только верёвка ослабла, мужчина в чёрном опустил руку и повешенный кулём рухнул на землю, тут же застонав от удара. И в то время, как он исторг из себя тихое, но довольно ёмкое ругательство, его спаситель снова усмехнулся и сделав ещё один неопределённый жест, освободил повешенного от его пут. Все верёвки исчезли. И та, что была на шее и те, что связывали его. Освободившись окончательно, повешенный сел и стал растирать свои запястья, шипя сквозь зубы.
-Вы могли бы оправить это дело более аккуратно.
Мужчина в чёрном вопросительно изогнул бровь.
-Считаешь что мне стоило бы отпустить тебя и заняться распутыванием верёвки?
Повешенный смотрел в насмешливое лицо своего спасителя какое то время, но решил что на сей раз не стоит настаивать на своей правоте. Вместо этого он задал другой вопрос:
-Как именно будет заключена эта сделка?
-Пожми мне руку.
-И всё? -Повешенный наклонил голову и с сомнением взглянул на своего спасителя. Тот всё ещё смотрел на него насмешливо, но, кажется, поведение повешенного его больше забавляло нежели раздражало.
-Да. Этого вполне достаточно.
-А как же контракт на пергаменте и кровь?
Обе брови мужчины в чёрном поднялись вверх, выражая недоумение.
-Вы нуждаетесь в какой то атрибутике?
-Да, в принципе и нет. Просто это так странно...-Задумчиво произнёс повешенный и стал растирать щиколотки. Судя по его виду, он совершенно никуда не торопился, -Так значит рукопожатие и всё, да?
Он поднял глаза на своего собеседника, но тот остался безмолвен.
-А моё желание? Я должен держать его в голове? Думать о нём в этот момент?
Мужчина в чёрном кратко рассмеялся. Но снова не дал ответа.
-Не испытывай моё терпение смертный. Ты не сможешь переиграть меня, как бы ты этого не хотел. Поступай мне в услужение и сможешь воспользоваться своими умениями, служа мне. Так что либо "да" либо "нет", смертный.
-Ну ладно. Но ведь попытаться всегда стоит, правда? -Повешенный попытался дружелюбно улыбнуться своими разбитыми губами, но у него плохо вышло. Он медленно поднялся и прихрамывая, приблизившись к своему спасителю, протянул руку, -Я согласен, милостивый господин. Заключим же сделку.
Мужчина в чёрном в ответ протянул руку и как только их ладони крепко обхватили друг друга, оба исчезли, оставив на сумрачной поляне только одиноко стоящее дерево да примятую траву.

За клавиатурой органа сидел крупный мужчина. И пальцы его, скользя по клавишам, извлекали из величественного инструмента тоскливую мелодию. В храме царила тьма, лишь тонкий луч лунного света пробивался сквозь разбитое витражное окно. И света было так мало, что чтобы разглядеть то, что хранила от глаз тьма, нужно было замереть, глядя на играющего мужчину. А, как только глаза привыкли к освещению, то им стала открываться поистине пугающая картина.
Храм был разгромлен. Лампады, жаровни и скамьи опрокинуты. Богато расшитые полотна сорваны и сейчас валялись как простое тряпьё на каменных плитах пола. Всё это покрывали мелкие осколки разбитых стёкол и витражей. Часть обстановки была сожжена огнём. Но самое страшное, что мог различить взор, это мёртвые. Безоружные, одетые в свободные одежды. Некоторые лежали ничком, словно бы сон сморил их во время выполнения своих обычных занятий, другие лежали в неестественных позах. Но все выглядели почти пристойно, если не считать того, кто лежал возле органа. Ибо рядом с мужчиной, что сейчас перебирал клавиши лежал предыдущий музыкант с разожжённым черепом. И пальцы Убийцы, скользящие по клавишам были в крови, как и одежда. И странно было видеть его, то, как его пальцы ласково касались лакированного дерева, а губы неслышно смыкались и открывались вновь, когда он пытался поспеть за музыкой, словно напевая себе мелодию.

Всё произошло здесь совсем недавно. Жестокий и краткий бой, сокрушивший всех и вся в этом месте. Если бы невольный зритель пригляделся внимательно, то, постепенно, его глаза, привыкшие к сумраку, могли бы различить то, что крови здесь было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. И чем дольше бы наблюдатель разглядывал детали тем страшнее становилась бы для его взора картина, которую он видел. И музыка, эта тихая, печальная мелодия, что разносилась под высокими сводами зала, наполняла это место ещё большим ужасом. Однако Убийца был упоён своей музыкой и не замечал ничего вокруг себя. И он не расслышал как в зал вошёл ещё один посетитель. Хотя ни дверь, ни окно не дрогнули и не издали ни единого звука.
Вошедший был одет в тёмное. Он стоял некоторое время, оглядывая открывшуюся открывшийся ему вид, но лицо его не выражало совершенно никаких чувств. Ни испуга, ни страха, ни даже заинтересованности. И только глаза жили на его лице покуда он изучал обстановку недавней бойни. Он глядел на мёртвых, на исковерканные символы веры, так что сейчас сложно было понять кому принадлежал этот храм. Наконец взгляд вошедшего остановился на спине Убийцы. И лицо его так же оставалось бесстрастным. Он наблюдал какое то время за тем как Убийца играет, а затем медленно стал двигаться в его сторону, переступая через тела и детали обстановки, словно ничего странного в таких декорациях не было.
Убийца, наконец расслышал эти тихие шаги, играть не перестал. Его хрипловатый от долгого молчания голос был тихим, но гулко разнёсся под сводчатым потолком зала:
-Уходи, кто бы ты ни был. Здесь ты найдёшь только смерть.
Услышав последнее слово вошедший усмехнулся и не прекратил своего движения.
-Неужели ты не боишься того что увидел здесь? - Вновь обратился к нему сидящий за органом
-Я думаю что ты сам жаждешь смерти.
-Возможно, - Пальцы мужчины остановились и мелодия оборвалась, медленно затихая под сводами храма.
Какое то время в зале было тихо. Убийца склонил голову. Музыка, что изгоняла из его разума мысли о тяжести совершённого им преступления, теперь покинула его. И он ощутил раскаяние. Ведь, подобно музыке, его вело сюда горе и ярость, которой он позволил выплеснуться на тех людей, что были здесь. И сейчас он не был уверен в том, что сумел отыскать виновных. Он убил всех, кого нашёл в этом месте. И тогда его не волновало сколько тех, кто не заслужил такой участи, пало от его руки. Он желал мести. Кровавой мести. И вершил её. И каждое новое лицо для него было слито в один единственный образ его врага. Того, кого он так хотел уничтожить, сжечь, не оставив после своей мести абсолютно ничего. Но теперь... теперь когда он начал осознавать, когда картины его преступления начали тесниться в его разуме, раздирая его новой болью, Убийца смотрел на потёртые клавиши и одновременно с мыслями, он ощущал в себе невероятную пустоту. Месть свершилась. Свершилась так, что стёрла с его лица человеческие черты, уподобив его одной из безмозглых и зловещих тварей нижнего мира. Твари, которая влекома лишь своей жестокостью и ничем иным. Тварь, но не человек более...
Всё тот же голос вырвал его из собственных раздумий. Голос, который не был похож на истошные крики совести.
-Вы все похожи в своих деяниях, - Гость в тёмных одеждах улыбнулся недоброй улыбкой. Он сделал паузу, глядя на спину своего собеседника. Нет, он не ждал что тот обернётся. Он не имел желания взглянуть в его наполненные отчаянием глаза. Он прекрасно знал о том, какое выражение хранит лицо этого человека, который сейчас переживал самый ужасный суд в своей душе, -Когда вами движет месть, она застилает ваши глаза. Только лишь она наполняет ваш разум. Ярость и боль. И они настолько сильны, что вы теряете самое себя, - Гость говорил неторопливо, почти шёпотом, так что даже немного шипел, произнося свои реплики. Он говорил очень медленно, делая остановки, зная что его голос вскоре сольётся с теми голосами, что раздирали разум его слушателя. Зная, хотя для этого он не использовал ни толики своего исскуства, которым мог с лёгкостью управлять чужим разумом. Но не в этот раз, -Когда вы движетесь путём мести, то всё вокруг сгорает в ней. Вы безумны тогда, когда идёте этим путём, не разбирая совершенно ничего вокруг себя. Но есть то, что ломает вас. Таких могучих и таких сильных.
Убийца молчал. Он смотрел на клавиши не различая их. Его глаза медленно моргали, а горло сглатывало набежавшую слюну, но он не произнёс ни одного звука, зачарованный речью своего гостя. И не было в нём желания обернуться и взглянуть в лицо тому голосу, что наполнил его разум без остатка. Ведь было совершенно не важно кто это. И даже если пришедший в конце своей речи воткнул бы ему в спину нож или переразал горло, Убийцу это не волновало. Всё это было неважно. Ничто больше не было не важно. И лишь этот голос затмевал в его разуме испуганные, искажённые ужасом и мольбой лица, которые сейчас вставали перед его взором, хотя он прекрасно знал, что обладатели этих лиц сейчас лежали на полу, лишённые каких бы то ни было признаков жизни.
-Когда вы движимы путём мести, вы никогда не думаете о том что будет после того, как она совершиться. Ваш разум настолько отравлен этой мыслью, что ничто более не занимает его. Только ваше горе и ярость. И когда месть свершается, вы остаётесь в одиночестве. Ваш разум пустеет и на него обрушивается самое страшное оружие, - Говоривший сделал ещё одну длинную паузу, прислушиваясь к дыханию своего слушателя. Бывали случаи, когда те, с кем он говорил, засыпали, истощённые своей работой и его голосом, который убаюкивал их, а потому нужно было следить за тем, когда стоило дать голосу большей силы, дабы вырвать слушателя из дурмана его собственных мыслей, -Раскаяние. Те мысли, что разрывают ваше сердце и вы бы хотели упасть замертво, если бы могли. Однако я знаю то, что может побороть твою боль.
Этот неожиданный переход заставил убийцу нахмуриться.
-Что ты знаешь, незнакомец обо мне и моём сердце? -Тихо проговорил убийца, -Что тебе ведомо о том, что я совершил и о том почему я так сделал?
-Мне ведомо гораздо больше, чем ты можешь себе представить, смертный.
При этих словах Убийца наконец обернулся, так как его сковал неожиданный страх за свою жизнь, хотя всего пару мгновений назад он был готов с ней расстаться. И в лунном свете он различил черты своего гостя, чьи губы были искривлены самодовольной улыбкой. Но в остальном он ничем не отличался от обычного человека. Ни клубов дыма, ни сияния не исходило от его фигуры. Грубоватые черты его лица, тёмные волосы и тёмные глаза не выдавали в нём принадлежности ни к одному из старших народов. И если бы он не стоял рядом с убийцей посреди разорённого храма и множества мёртвых с таким видом, как будто встретил старого знакомого на рынке, возле лавки торгующей курями, то ничего странного бы не было в его виде. Но всё было именно так, как было. А потому убийца спросил:

-Кто же ты? Демон?
Его гость покачал головой.
-Нет. Это неважно, смертный.
-Для чего вы здесь тогда? -Чувствуя как холодок пробежал по спине, убийца всё чётче начал ощущать безотчётный страх. Спокойствие этого странного гостя и его странные речи пугали его гораздо больше, чем окружающие его мёртвые и возможный гнев того Демона, которому был посвящён этот храм. Потому что гость был к нему ближе всего.
-Для того чтобы предложить тебе сделку, смертный. Глупо упускать такие таланты, которыми ты обладаешь.
-Что именно вам от меня нужно?
-Твоя сила.
-Для чего?
Гость снова улыбнулся странной насмешливой улыбкой, будто бы он играл в игру с малым ребёнком, который пугался глупых и совсем не страшных вещей.
-Это не важно, смертный. Ничто больше не важно. Но ты всегда можешь отказаться от сделки. Я не буду настаивать.
Убийца сглотнул. Он вглядывался в лицо гостя, пытаясь различить на его лице признак его безумия или же, напротив, увидеть признак его сверхъестественного происхождения, но не находил ни того ни другого. Наконец он снова сглотнул и спросил:
-И что это за сделка? Что я должен отдать тебе? И что получу взамен? -, Его гость растянул свои тонкие губы в такой широкой улыбке, что убийца наконец то разглядел то, что отличало его гостя от людей. Два длинных клыка на верхней челюсти, -Так вы вампир?
-Сделка довольно простая. Я получаю тебя в услужение, а ты то что хочешь больше всего.
-Что я хочу больше всего?
-Именно так.
Убийца поднялся со своего места. И оказалось что он на добрые две головы возвышается над своим гостем. По сравнению с ним гость казался лишь хрупкой веткой, в то время, как Убийца был могучим дубом. Широкие плечи, пудовые кулаки, могучие бёдра... И, всё же, этот огромный мужчина смотрел на своего гостя с выражением лёгкого испуга. Он изучал лицо мужчины в тёмных одеждах, а тот молчал, не произнося больше не слова. Однако, перестал улыбаться.
Наконец Убийца закрыл глаза и произнёс своё желание:
-Я хочу всё забыть.
-Насколько многое?
Убийца нахмурился, размышляя насколько глубоко проникло его горе и где, в случае чего, оно сможет оставить своё зёрнышко, дабы прорасти вновь, вернув ему память или же доставляя неудобство её отсутствием. И наконец он сказал:
-Всё. Я хочу забыть всё.
Бровь гостя изогнулась, словно это его позабавило.
-Пусть будет так. Но я не заберу у тебя твои умения воина. Согласен ли ты на это?
-Да.
-Хорошо, - С этими словами странный гость протянул раскрытую ладонь своему собеседнику. Тот с недоумением уставился на неё, не торопясь пожать её.
-И что я теперь должен делать?
Тёмный гость снова усмехнулся.
-Просто пожать мне руку.
-И этого будет достаточно?
-Более чем.
-А как же кровь, клятвы?
Обе брови тёмного гостя подпрыгнули вверх, а его гладкий высокий лоб прорезало несколько морщин.
-Для чего? Вам нужны детские фокусы?
-Вовсе нет, - Торопливо пробормотал гигант и торопливо пожал протянутую руку.
И в тот момент когда тонкопалая светлая рука мужчины в чёрном исчезла в его лапе, оба этих мужчины растворились, оставив разгромленный зал без единой живой души.

Я вышиваю в основном гладью. Конкретно здесь использован "тамбурный" стежок и бисер. Крест не люблю, по нескольким причинам. Первая - потому что там нужно брать определённые цвета. Соответственно их должно быть нужное количество и из одной партии ниток, иначе оттенок отличается. И если у тебя большой кусок, который нужно вышить - эта разница будет видна. У меня есть только одна законченная вещь, вышитая крестом. Уже много лет болтается))
Вторая причина - потому что он в, какой то мере, предопределён. А я личность творческая, мне свободу подавай.
Есть ещё, кстати третья. Моя маман в своё время вышивала на заказ. Опыт не очень хороший в плане финансов, но в плане правил того как вышивать опыт был полезный. А так как меня в то время таскали с собой, то я всё это очень хорошо запомнила. И как раз в этом упоротом варианте важна правильная изнанка. Т.е. на лицевой части у тебя крестик, а вот сзади должны быть либо - либо |. А чтобы у тебя получалось именно так, учитывая что в картинках для вышивки точно нету ровных и геометрически верных кусочков, приходится изначально хорошо скрипеть мозгами и выстраивать схемы того как и куда вести нитку и как ей возвращаться. И имея такой задник, очень сложно аккуратно прятать концы ниток.
В глади всё проще. На заднике всё равно полный абзац. Так что можно не париться. Хотя, правда, есть двусторонняя гладь, где рисунок получается и на лицевой и на изнаночной части. Магия прямо. Я видела одну работу. Реально магия.

Надеюсь этот кусок информации был вам полезен

По пыльной улице восточного города сновали люди. Торговцы громко зазывали людей из-за своих лотков, зазывая клиентов. Нещадно палило солнце и люди кутались в свободные одежды, спасаясь от жары. Среди этого движения четверо темнокожих рабов несли паланкин, где за шёлковыми, ярко украшенными занавесками, укрылась богатая женщина. Её лица не было видно, а тех, кто желал хотябы поднять глаза на то, что было скрыто за полупрозрачной тканью отгоняли двое охранников в светлых шароварах с изогнутыми саблями без ножен, заткнутых за их пурпурные широкие пояса. Женщина безразлично взирала на шум царящий вокруг, на бедняков и торговцев водой, стоящих рядом с огромными кувшинами наполовину врытыми в землю, лениво обмахивающимися веерами. Её носилки слегка покачивались и это убаюкивало её вместе с сухим жарким воздухом. Она поморщилась, чувствуя, что тяжёлые золотые браслеты, изукрашенные яркими камнями, натёрли запястья. Ей хотелось пить и она думала о том, когда наконец вернётся в свой дом, где сможет укрыться от палящего зноя в своих покоях.
Она увидела юношу, сидевшего у стены дома. Бледнокожий с каштановыми волосами, достигавшими плеч. В старой, пожелтевшей от времени, рубахе, с гитарой в руках. Босые ноги он вытянул перед собой, так что женщине хорошо были видны его чёрные пятки. Она презрительно скривила губы. Но её паланкин качнулся и остановился, пропуская гружёных верблюдов. Она услышала как её слуги бранятся с погонщиками и с раздражением подумала о том, что если тем захочется, то их упрямые вонючие животные смогут создать серьёзное затруднение на её пути. И тогда она решила развлечь себя на время ожидания. Откинула занавеску и взглянула на бедняка, что уже растянулся в улыбке, глядя на неё.
-Эй, музыкант! - Крикнула она.
Юнец ещё шире улыбнулся ей, положив руку на струны своей гитары. Такой же потрёпанной, как и он сам.
-Разве ты не знаешь что не смеешь поднимать на меня глаз? - Женщина увидела как её слуга приблизился к наглому юнцу и положил руку на рукоять сабли, но остановила его жестом.
-Прошу простить меня, госпожа, - Юнец склонил голову, но улыбка не сошла с его губ. Для чужестранца у него был идеальный выговор и это понравилось женщине. Она и сама улыбнулась ему.
-Ты знаешь что я могу приказать своему слуге чтобы он вырвал твои наглые глаза и скормил псам только за то что ты взглянул на меня?
Музыкант продолжал смотреть на неё и улыбаться.
-Как я могу загладить свою вину перед вами, госпожа. Мои глаза слишком дороги мне.
-Спой для меня. Да спой хорошенько, - Повелительно сказала женщина.
-Как вам будет угодно, - Юноша снова склонил перед ней голову, а затем заиграл.
Это была простая песня. Ту, что поют не под высокими сводами дворцов. Эту песню пели уличные музыканты. Историю о юноше, который поёт о своём нескромном желании поцеловать прекрасную девушку. Бедном юноше, который полюбил девушку не из своего круга. И покуда он играл, глаза его неотрывно смотрели за тем, как меняется её лицо. И он улыбался ей, вкладывал всю страсть в свой голос. И видел как улыбка самодовольства сошла с её лица, как задрожали её губы, когда она узнала эту песню.
Когда он закончил и его пальцы легли на струны, что бы успокоить их звук, он увидел как слёзы катятся по её щекам. Как она закрыла ладонью губы, сотрясаясь в рыданиях. И улыбка погасла на его лице, сменившись удивлением. Никогда прежде те, кто слышал его песни, не плакали. Да, эту песню можно было счесть слишком наглой, слишком пошлой, чтобы петь её для богатой женщины. Но тогда бы она вызвала гнев, а не слёзы. И он не успел заметить движения с которым её слуга подскочил к нему, крича что то, обнажив свою саблю. Не видел ничего, кроме плачущей женщины в богатых одеждах. И только когда его схватили за плечи, он вспомнил о том что нужно бежать. И он готов был шагнуть в дверь, но она оказалась запертой. И тогда Музыкант испугался. Испугался и стал вырываться из крепких рук. Но было слишком поздно. Паланкин закрыл собой второй мужчина с суровым лицом, который схватил его за подбородок.
-Ты посмел оскорбить госпожу, грязный оборванец. И ты за это поплатишься, - Мужчина увидел в его искажённом гневом лице недобрую усмешку и почувствовал первый удар от его ботинка, который пришёлся ему под рёбра.

***

Музыкант лежал на грязном песке. Шум улиц давно стих, а рёбра всё ещё ныли. Он свернулся калачиком и продолжал лежать на песке, чувствуя боль во всём теле. Ужасно хотелось пить. Впервые за долгие годы он испытывал жажду. Его щеку припорошило песком и на потемневшем лице явственно были видны дорожки от слёз. Он плакал. Но слёзы иссякли. Как и та сила, которую он всегда чувствовал. Она тоже покинула его. Он чувствовал себя жалким и ничтожным в этом опустевшем под покровом ночи городе. Его тело ощущало холод, но сил подняться и идти куда то не было. Да и какой смысл было идти куда то.
Когда охранники той женщины оставили его, он пытался воспользоваться силой. Но она исчезла, словно её никогда и не было. И солёный привкус в его рте, который внезапно стал таким пустым, говорил о том, что и иное свойство он потерял так же.
После случившегося, его не трогали. И до самого вечера, который принёс вначале прохладу, а затем и холод, он лежал, наблюдая за тем как множество ног, босых и обутых в затейливую обувь, проходят мимо. Его гитару украли, но ему было всё равно. Он потерял гораздо больше. Он потерял всё. В первые часы он ждал что придут Братья. Но их тоже не было. Он остался один. Совсем один. Такой же, как в самом начале, когда повстречал Отца.
Музыкант почувствовал, что жажда стала нестерпимой и неловко поднялся, чувствуя как кружится голова и мутит желудок. И подумал о том, что совсем забыл о том каково это быть человеком. Каково это испытывать жажду, голод и боль. Он увидел уличного пса, который сидел, наклонив голову, так что одно ухо смешно свесилось на бок и хотел прикрикнуть на него, но когда открыл рот, то из него донёсся только непонятный звук и Музыкант поплёлся прочь.
Когда он достиг колодца, то без сил опустился рядом с его каменной чашей. Сил не было. Была только тупая ноющая боль в сломанных рёбрах. И он придерживал их, надеясь что это хоть как то облегчит его страдания. Он смотрел на Хамод и Хирмед, что уже поднялись высоко над землёй и заливали улицы своим светом. И думал о глазах Отца. Ведь он спросил его о желании совсем не спроста. И юноша должен был догадаться. Должен был. Но гордыня застлала его разум. Юноша слетал над собой усилие и поднялся. Взялся за верёвку, привязанную к ведру и сбросил его в чёрное нутро колодца, качнувшись так, что чуть сам не последовал в темную бездну. Когда он почувствовал, что верёвка натянулась под тяжестью воды, заполнившей ведро, он стал медленно вытягивать верёвку наверх, чувствуя как каждое движение отдаётся болью. Когда он вытянул ведро наверх, то прежде чем установить его на краю колодца, расплескал часть воды. Руки не слушались и он не рискнул даже пытаться наклонить его. Опустил голову и стал зачерпывать воду ладонями, поднося к пересохшим губам и жадно пить ускользающую сквозь сведённые пальцы влагу.
-И как оно?
От этого голоса юноша вздрогнул и резко поднялся. Рядом с колодцем стоял мужчина с тёмными волосами в свободных чёрных одеждах, напоминавших одежду местных.
-Да уж. Выглядишь ты, прямо скажем, кошмарно.
Музыкант нахмурился и снова склонился над ведром, продолжая жадно пить.
-Неужели ты не скажешь мне ни слова? - Лицо мужчины, где каждая черта, казалось, была высечена неумелым мастером в сером мраморе исказилось в насмешливой улыбке.
На сей раз юноша не стал разгибаться, а лишь повернул голову в сторону странника и широко открыл рот, чувствуя, как треснула нижняя губа. Провал его рта был тёмен. А по щеке стекала вода, смешанная с бурой запёкшейся кровью. Музыкант указал пальцем на свой рот и сделал выразительное лицо.
-Ах вот оно что. Ну я ведь предупреждал тебя, что нужно быть осторожным даже со смертными.
"Пошёл ты" - Одними губами произнёс Музыкант.
-Не волнуйся. Я долго не задержусь. Я только принёс тебе твою вещь. Смотри за ней внимательней на сей раз, - Мужчина в чёрном и вытянул из воздуха потрёпанную гитару и показал её юноше.
Музыкант выпрямился, с ужасом глядя на своего гостя и его дар.
-А что ты думал? Тебе стоит поучиться смирению. -Человек в чёрном наклонился, чтобы положить гитару на песок и это движение показалось издевательским. Так как тот, кто раньше был певцом прекрасно знал о том, что ему вовсе не надо делать лишних движений, чтобы заставить предметы перемещаться. Если уж он не принёс гитару, а извлёк её из того места где она была, то мог и пожелать того, чтобы она оказалась рядом с ним. Но склонённый мужчина уже исчез, оставив Музыканта одного. И юноша выплеснул остатки воды в ведро, а затем со злостью столкнул его в темноту колодца, услышав вскоре тихий всплеск.
Он больше не хотел пить. Медленно он приблизился к гитаре, которая так и осталась лежать на том месте, где её оставили. Попытавшись наклониться, он ощутил новый прилив боли в рёбрах и медленно осел на песок. Затем взял свой инструмент и попытался наиграть простейшую мелодию. К его удивлению это ему удалось.
Что ж. Значит не всё так плохо. Всего лишь возвращение в самое начало. И Музыкант криво усмехнулся, остановив свои пальцы. Он почувствовал, что хочет спать и стал размышлять о том, что совсем ничего не знает об этом городе, в который прибыл сюда совсем недавно. Знал язык на котором говорят его жители. Знал где он находится на карте. Но больше ничего. С ним осталась только музыка. Можно было бы решить, что Отец решил преподать ему урок за какой то из его поступков. Но ведь та сила, что прежде была с ним исчезла, как и исчез Отец. Он не сказал ничего ни про урок, ни про наказание. Но теперь он снова стал смертным и уязвимым, как он успел понять. Хотя и не мог уразуметь о причине произошедшего. И Музыканту осталось лишь криво усмехнуться. Ведь он сам решил поставить на карту всё, кроме своей музыки, когда заключал свою сделку. И теперь у него действительно нет ничего, кроме неё.

Я жил в городе, где солнечные лучи так редко разрезали своим светом тяжёлые тучи, что многие останавливали свой шаг, дабы взглянуть на небо, когда это происходило. Но он бы единственным, кто стоял, подняв очи к небу даже тогда, когда мрачной полотно тучи закрывало этот луч. Он смотрел на небо так, что я однажды остановился и стал смотреть на него. Ибо именно он показался мне по-настоящему удивительным. А вовсе не выглянувшее солнце. Хотя, как только он опустил голову и пошёл по улице прочь, то ничем не отличался от серой толпы, которая его окружала. Я смотрел ему вслед. Невысокий, с блёклыми волосами и лицом таким же серым, как и все остальные.

Я стал замечать его почти каждый день. Он приходил, обыкновенно в полдень, на городскую площадь и поднимал голову к облакам. И ждал. И я стал ждать вместе с ним. И когда солнце на несколько мгновений появлялось среди тёмных туч, его лицо озарялось улыбкой. И мне даже показалось, что солнце прикасается к нему своим лучом. Это так заинтриговало меня, что однажды я набрался смелости и подошёл к нему. Я спросил его, для чего он это делает. Он взглянул на меня так, будто бы я спросил совершеннейшую глупость.
-Для того, что бы оно увидело мою улыбку. Подумайте сами. Ведь оно так далеко. Светит всем нам, греет нашу Землю. Ему должно быть так одиноко там, в небесах. Если у него находятся силы, что бы освещать всю Землю, неужели у меня не найдётся времени, что бы поприветствовать его и сказать ему спасибо за его труд?

Я ушёл от этого человека в задумчивости. Он показался мне, на сей раз, таким странным. Что-то в его глазах насторожило меня. Я стал расспрашивать приятелей и коллег по работе не знает ли кто из них хоть что-то о человеке, который каждый полдень стоит на городской площади задрав голову к небу, в ожидании, когда солнечный луч пробьёт тучи. Мне потребовалось достаточно много времени, что бы разузнать о нём. И когда я узнал, наконец, его историю, то получил подтверждение той догадке, что поселила во мне наша первая встреча. Он оказался психически больным. В прошлом лётчик-испытатель, обладатель нескольких наград. Муж, отец, прекрасный семьянин. Однако после очередного вылета он повредился рассудком. Попал в аварию, чудом остался жив, что-то случилось с двигателем. Сильно обгорел, долго восстанавливался. Но от него невозможно было добиться никаких вразумительных объяснений, что случилось с ним там, за пределом облаков. Он много бредил и часто повторял только одно слово, которое можно было разобрать. "Солнце".

Да уж, печальная история. Я узнал так же, что он прошёл курс лечения и реабилитации. Сейчас наблюдается у врача, принимает медикаменты и неплохую пенсию. Нет, нет, не подумайте, он не буйный. Вовсе нет. Всё дело в его странных фантазиях. После аварии он стал бредить солнцем. Говорил о нём, рисовал его. Я слышал так же, что от него ушла жена. Не выдержала. Он перестал замечать и её, и детей. Говорил только о солнце. Забывал есть, менять бельё. Она не выдержала, в конце концов. Я не могу судить её. Это тяжёлое бремя быть женой сумасшедшего.

Когда я выведал всё, что мог, во мне, однако, появилось вовсе не презрение, не отвращение. Меня поразило неведомое доселе любопытство. Вот ведь человек. Такая простая система, так хорошо изученное наукой устройство. Внешне и не поймёшь что кроется в нём. Почему он поступает так или иначе. Почему произносит те или иные слова. И самое странное это его разум. Что творится в его голове? Почему человек сходит с ума? И что тогда творится в его голове?

Я вновь встретился с Человеком, который ждал солнца. Поборов свою робость и стеснение, спросил его о том, что же произошло. Почему произошла та авария?
Он посмотрел на меня своими странными глазами, в которых тогда я уже безошибочно увидел признаки безумия. Однако на сей раз он улыбнулся мне.
-Солнце поцеловало меня.
Больше он ничего мне не сказал, и я снова ушёл от него в задумчивости.

Доступа к авиационным архивам у меня не было, и я долго терзал себя мыслями по этому поводу. Прошло, наверное, несколько месяцев. Я видел его почти каждый день на том же месте, но уже не решался подойти. А тот Человек не замечал вокруг себя совершенно никого. И я почти позабыл о нём и его загадке, так как меня назначили на новую должность и мой разум был погружён в совершенно иные проблемы. И когда он неожиданно обратился ко мне на улице, я не сразу узнал его.
Всё в том же потрёпанном пальто, со спутанными волосами. И только его пронзительные глаза тёплого кофейного цвета, которые пристально и странно смотрели на меня, словно видели во мне что то особенное, заставили меня вспомнить о том, кто он такой.
-Доброго дня.
-Доброго дня, - Я вежливо улыбнулся и приподнял свою шляпу, намереваясь идти дальше, но он придержал рукав моего пальто.
-Прошу вас, ответьте мне. Всего на один вопрос. Я надолго не задержу вас. - Его голос был мягок и вежлив, и я остался, хотя, помнится, нахмурился, так как опаздывал на одну очень важную встречу.
-Хорошо. Я отвечу, - Мрачно отозвался я.
Он отпустил моё пальто и снова улыбнулся.
-Скажите, пожалуйста, почему вы подошли ко мне. Там, на площади? Я прихожу туда каждый день уже множество лет, но вы были первым, кто подошёл ко мне. Вы, верно, знаете, что я сумасшедший. Я тоже знаю об этом. Я видел людей, которые крутили пальцем у виска, как только замечали меня. Но никто из них не решался заговорить со мной. И только вы...
-Не знаю, - Я пожал плечами, чувствуя раздражение и нетерпение, - Просто мне стало интересно.
-Вы спросили меня что случилось много лет назад. Но вы не спросили, для чего я прихожу на площадь. Это вам интересно?
Я посмотрел на часы и нахмурился, чувствуя, что рамки приличий становятся с каждой секундой для меня всё более тесными. Но я не мог просто оборвать разговор и пойти прочь. Я надеялся, что Сумасшедший, наконец, оставит меня и сказал ему об этом. Сказал ему, что уже опаздываю и для меня очень важна эта встреча. Он отстранился от меня, принёс извинения и, пожелав доброго дня, пошёл прочь.

Больше мы с ним не встречались. Но когда прошло время и неурядицы на моей работе улеглись, освободив мой разум, я почувствовал себя крайне неловко. Ведь я допустил такую невежливость по отношению к нему. Он хотел что-то сказать мне, а я оттолкнул его. Я проходил мимо той площади множество раз, но больше не встречал его и корил себя за то, что моя грубость пагубно повлияла на его состояние. Переживал не попал ли он после того в больницу, не совершил ли какой-нибудь глупости, из-за которой угодил за решётку.

Но вскоре в одной из утренних газет я прочёл короткую заметку. На аэродроме произошло ЧП. Некий неизвестный пробрался на лётное поле и угнал самолёт. Самолёт удалось сбить, никто не пострадал, а его обломки затерялись.

Я долго думал над этой новостью и нашёл ответ на свой вопрос. Мне стало грустно. Я догадывался, хотя и не мог утверждать с точностью, что это был тот самый сумасшедший. Но, как говориться, глупо отрицать очевидное. Таким был бы конец моей истории, если бы чуть позже я не получил письма. Странного. На дешёвой бумаге, написанного плохо различимым почерком.


"Я думаю, вы всё же хотели узнать для чего я приходил каждый день на площадь. После аварии меня лишили лицензии, и я больше не мог подниматься в небо. А потому довольствовался лишь тем, чтобы смотреть на него. Вы знаете, поцелуй Солнца так сладок, что его невозможно забыть. Ничто не может затмить Солнце. Вы дали мне надежду. Спасибо вам."


В письме не было подписи, но теперь уже я не сомневался в том, кто же угнал самолёт.

Сумел ли он сделать то, что желал? Я не знаю. Но когда я как то оказался на той площади в полдень, солнечный луч прорезал тёмные тучи и коснулся моего лица. И я готов поклясться, что оно улыбалось мне.