ТЕМА: Нижний лес

Часть 1. После дождя (вниз по ручью).

Свинцово-серые тучи начинают понемногу расходиться, выжимая остатки дождя на только начинающие распускаться высокие берёзы, ещё голые тоненькие осины и большие старые сосны с желтоватыми иглами. Всё вокруг мокрое, а здесь, в низине у ручья, нельзя и шагу ступить в молодой весенней траве, чтобы не провалиться ногой в свежую лужу. Старые, ещё прошлогодние, черные стебли иван-чая грустно склонились над по-весеннему быстро журчащим ручьём, кое-где тёмная зимняя трава еще не скрылась под новой, и опавшие сосновые ветки с почерневшими иглами разбавляют свежую зелень напоминанием о недавнем заморозке.

Весенний ручей довольно широк, зато глубиной только по колено, и его песчаное дно видно, несмотря на круги от последних капель дождя и сильное течение. На дне полно коры и веток деревьев, которые почему-то не были унесены потоком. Чуть выше перекинутого через ручей старого бревна притоплено еще одно, и вода, бурля, переливается через него.

Вниз по течению ручей становится шире, метров до трёх. Берега тут ещё круче, и теперь нужно идти осторожно, чтобы не подскользнуться и не упасть в воду. Ручей, извиваясь, как ветви ив, что здесь растут совсем близко к воде, уводит все дальше и дальше от поселка. Уже не слышно лая собак на окраине, и звук проходящего вдали поезда сливается с шумом леса и воды; кажется, что вокруг, кроме ручья и старого леса, ничего больше нет.


Стволы берёз и сосен поскрипывают под свежими порывами ветра, разгоняющего последние тяжёлые облака. Наконец, уходит закрывавшая солнце туча, и сразу становится светлей и уютней. Ручей весело играет солнечными бликами, трава кажется зеленей, и не так заметен черный рисунок из опавших прошлогодних листьев. Где-то справа запел соловей, и, неподалеку, ему поддакнула какая-то птица. Большая ворона снялась с верхушки одиноко стоящей на правом берегу ели и полетела куда-то вдаль. Лес оживает...

Чем дальше по течению, тем ближе к берегу растут большие деревья. С весенних листьев молодых берёз падают крупные капли только что закончившегося дождя; теперь приходится ступать осторожно, держась за их стволы и втянув голову в капюшон, чтобы вода не попала за шиворот.

Нужно пройти еще немного - за большой серый валун, лежащий наполовину в воде, и вот то самое место - незаметный и неизвестный почти никому из местных переход в нижний лес!


Сразу же становится темней, хотя темные тучи уже ушли далеко на восток; скудная весенняя зелень начинает отливать синевой, так, что новая трава у берега в свете частых солнечных лучей кажется изумрудной; радостное пение птиц куда-то исчезает, а издалека доносится раздраженное карканье, будто старый ворон прочищает горло. Ручей тоже изменился — его течение становится спокойным и величественным. Листья берез и осин в нижнем лесу уже совсем распустились, и кажется, что дождь всё ещё продолжается — только вода льётся прямо с ветвей деревьев.

Исчезли консервные банки и стеклянные битые бутылки, что иногда попадались выше на дне ручья — здесь не бывает этих следов человека. Зато есть множество других следов. Чуть дальше, справа, где плотный ряд ив неожиданно расступается, можно увидеть звериную тропу. Судя по следам, сюда на водопой часто приходят олени; также видно небольшие, но глубокие следы кабанов, и — чуть сбоку — кошачьи отпечатки на мокрой глине, принадлежащие рыси.

Шума поселка уже не слышно, да и, вообще, кажется, что всё стало немного глуше, и мерное журчание ручья теперь так отчетливо, что можно расслышать отдельные звуки, его составляющие. Пение ручья завораживает, словно сложная симфония, составленная из прозрачной холодной воды, старых валунов, поросших сверху темно-зеленым мхом, там и тут выглядывающих из воды и рассекающих поток на части, и, изредка, небольших камышовых зарослей у правого берега.

Ручей становится шире и глубже, и, немного дальше, почти незаметно впадает в большое озеро, на этом берегу густо поросшее низким камышом, коричневые колоски которого наполовину осыпались за суровую зиму и весенние дожди. Деревья же, наоборот, отступили от озера и стоят таинственно и угрюмо в некотором отдалении, так что на берегу можно спокойно расположиться с большой палаткой, покрепче вбив колышки, чтобы её не унесло часто гуляющими здесь северными ветрами.


Озеро довольно длинное, но не очень широкое, и на берегу слева можно увидеть темную линию сосняка, а за ним тоненькие струйки дыма — единственный признак человека в этом месте. Густой утренний туман низко стелется над озером, всё больше у левого берега. Где-то в тумане раздосадованно крякнула недовольная таким холодным маем утка, ей тут же ответили еще несколько. Неподалеку от камышовых зарослей, в небольшой заводи, играясь, из воды выпрыгнула небольшая рыбина, красиво изогнулась в лучах солнца и нырнула обратно, почти не оставив кругов. Тут же, сразу в нескольких местах, с глубины поднялись пузырьки воздуха — то ли от рыб, то ли от потревоженных подводных растений.


Нижний лес просыпается, радуясь новому весеннему дню; всё вокруг наполняется дневным шумом, но здесь не слышно привычного пения дрозда или треска камышовок. Где-то неподалеку в лесу сонно ухнул филин, стайка ворон переругивается на той стороне ручья, а совсем далеко слышно выпь; даже листья деревьев шумят под легким ветерком как-то по-особенному, не как в лесу рядом с поселком.
Здесь, у заводи, отличное место для утренней ловли, пока рыба ещё сонная и вялая, а ночные обитатели леса уже разбрелись по своим логовам и домам. Рыбачат тут, в основном, с берега, лишь люди, что живут за сосновым лесом на западе, иногда выходят на лодках, но совсем недалеко, боясь забираться в далекие и глубокие места.

Солнце поднимается всё выше, и в лесу начали раздаваться робкие трели и разговоры дневных птиц. Где-то сбоку затявкала лисица, тут же маленький дятел с силой заколотил по огромной старой сосне, растущей отдельно у самого берега, а под деревом деловито пробежала белочка. Пора доставать снасти и начинать прикармливать рыбу.

Часть 2. Лесной хозяин (клыки и когти).

Лес становится труднопроходимым: на земле лежат подгнившие стволы старых сосен и берез, заросшие иван-чаем и молодой малиной; какие-то низкие, по пояс, но густые и плотные кусты постоянно цепляются за одежду, а крутые подъемы и сырые после недавнего дождя овраги совсем не дают покоя ногам. Каждый подъем и спуск — это небольшое испытание. Мокрая после дождя глина скользит и осыпается, и приходится цепляться за кусты малины или крепко держащиеся за землю пучки молодой травы того же изумрудного цвета, что и трава у ручья. Не зря эту часть леса местные жители иногда называют тяжелой и стараются ходить тут как можно реже.


День едва перевалил за половину, и нижний лес всё ещё полон жизни: из-под ног то и дело с громким писком разбегаются полевые мыши, на большом, поросшем зеленым мхом камне дремлет уж, а с огромной крепкой сосны смотрит мне вслед любопытная белка.

Преодолев ещё несколько подъемов и спусков, добираюсь до опушки леса. Здесь, с большого холма, хорошо просматриваются окрестности. На северо-западе на солнце ярко синеет озеро - утренний туман давно сошел, и теперь его поверхность отлично видно. Слева от озера темнеет старый сосняк, а за ним, кажется, видны крыши домов. Нужно попасть в деревню до заката, пока из своих логовищ не вылезут ночные обитатели нижнего леса. Вдоль берега по весне пройти нельзя — там все сильно затапливает, и можно легко провалиться по пояс в болото, ступив на, казалось бы, безобидную травянистую полянку — поэтому и пришлось идти через этот бурелом.


Солнце уже клонится к западу, но птичий гам не смолкает - наверное, виной тому весенние брачные игры. На востоке снова собираются облака, но, судя по цвету, не дождевые, так что очередного ливня можно не бояться. Теперь нужно двигаться вправо, чтобы пройти между озером и большим старым болотом, в которое боятся заглядывать даже местные жители, хотя, по слухам, осенью там всё усыпано морошкой и клюквой.


Очередной крутой спуск, и вот, наконец, отыскалась старая тропинка, ведущая прямо к деревне. Еле заметная, она петляет и кружит, обходя поваленные десятилетия назад деревья и старые овраги, густо поросшие шиповником и малиной (здесь они часто растут вместе). В воздухе витает сильный запах черемухи, что в изобилии цветет вдоль тропы. Позже, ближе к осени, местные будут наведываться сюда за ягодами и листом, а пока остается только наслаждаться этим чудесным ароматом.

Дорога теперь гораздо легче, и можно идти не торопясь, чтобы погреться на весеннем солнце и полюбоваться деревьями, растущими вокруг.

Говорят, что каждое дерево старше тридцати лет в нижнем лесу становится особенным, живым. Оно приобретает свойственные только ему черты, например, может иметь необычный среди остальных молодых деревьев вид, а может издавать какой-то особенный еле уловимый запах или нравиться каким-то определенным видам животных. Наверное, так и есть, то и дело замечаешь какую-нибудь лиственницу с необычной кроной в форме зонта или, сдвоенную так, что стволы переплелись косичкой, старую сосну; а вот молодой — не старше полувека — дубок, который облюбовали сразу три семейства белок.

Места становятся знакомыми, а тропа более широкой и исхоженной. Вот уже та самая толстенная сосна, которая почему-то в любое время года пахнет ландышем, а рядом с ней огромный муравейник, который спокойно пережил зиму и с прошлого года стал ещё больше.


Немного темнеет — светло-серые облака с востока уже добрались досюда и закрыли солнце. Затихает и лесной шум: смолкло щебетание вездесущих птиц, не слышно писка полевок, и даже ранние мухи куда-то подевались.

На западе, со стороны старого болота, раздается треск, будто сломалось сухое дерево. Вот, снова треск, уже громче, ближе к тропе, и затем слышен звук падающего дерева. Рядом со мной пробежали белки и скрылись в овраге справа от тропинки. Птицы, что сидели на деревьях вдоль тропы, бесшумно снялись с места и полетели к озеру; завораживающее зрелище, когда шустрый маленький воробей и огромный, черный как смоль, ворон летят бок о бок...


Треск и шум все ближе и ближе. Внезапно поняв, в чем дело, бегу, сломя голову, вслед за белками, прыгаю, не глядя, в яму, оборачиваюсь и нахожу то место, куда они спрятались — это небольшая пещерка, скорей, выемка в глиняной стене довольно глубокого оврага — и, скривившись от боли (минимум, вывих лодыжки), быстро доползаю до спасительного (спасительного ли? - если хозяин пройдет по краю оврага, то нас попросту засыплет землей!) места, и вжимаюсь всем телом в дальний угол.

В нашем укрытии собрался целый зверинец: все три семейства белок (на три мамы-белки целых пять совсем маленьких бельчат), старая полинявшая лисица, парочка молодых зайцев, барсук и я — человек. Все, как и я, дрожат, несмотря на довольно теплый день, и пытаются забиться как можно дальше, к стенам. Лиса, вопросительно посмотрев на меня, забирается на колени и прячет морду под куртку, а маленькие бельчата испуганно жмутся к моим ногам.


Треск стоит такой, будто деревья валятся прямо над нами, на тропинке, и мы сидим в овраге, стараясь не шуметь, хотя кажется, что громкий стук наших сердец обязательно выдаст нас лесному хозяину.
Вспоминаю то, что слышал о нём от деревенских...


Лесной Хозяин то, он живет далеко от нас, там, в старых болотах; редкий год он просыпается и выходит в лес на охоту. Он выше больших деревьев и сам похож на толстую корявую ель; весь в костяных шипах с ногу длиной, острых, как копье. Проснувшись, Хозяин все бродит по лесу - высматривает еду - на своих трех ногах, а каждая нога толщиной с бревно. Смотрит он, высматривает добычу своими черными глазищами с медный поднос — а глаза то прямо на плечах растут, головы то у него вовсе нет. Он видит всё живое. Лапищи у него здоровенные и кривые, как корявые ветви болотной ели, а когти с человеческую руку — он спокойно разрывает ими взрослого медведя и кидает тушу прямо со шкурой в огромную, полную острых клыков, пасть, что у него прямо на брюхе. А, если он уже насытился, то насаживает добычу на шипы — как рыбак червя на крючок — и утаскивает её к себе в логово.

Прячься, если услышишь треск и увидишь падающие деревья со стороны старых болот! Он не чует запахов, зато видит лучше ястреба и чувствует, когда на него смотрят. От него воняет гнилью и падалью, а когда ты услышишь сухой звук трущегося друг о друга дерева — тогда знай - он рыщет совсем рядом.

Тело у него деревянное, но крепче черного камня, и не найдется смельчака, хоть человека, хоть ночного зверя, что не убегал бы или не прятался в страхе при появлении Хозяина.

Там, где пройдет Хозяин, остаются только поваленные деревья и разбросанные камни, и ничего живого. Ничего живого...

Эту страшилку мне рассказывала местная сумасшедшая старуха Авегия, да она всем её постоянно рассказывает. Говорят, что она видела хозяина и выжила после встречи, да только вот разум потеряла и зрение (хотя я думаю, что она ослепла уже старой, от ячменя).


Воспоминания не приносят ничего хорошего, и только еще больше угнетают меня; я сижу тихо, прикрыв глаза и стараясь ничем ему нас не выдать. Звери, что оказались со мной в овраге-ловушке, уже смирились и тоже неподвижны, только иногда вздрагивают при звуке шагов лесного хозяина.

Кажется, он приближается к тропе, каждый его шаг гулко отдается в нашем укрытии, сотрясая и осыпая землю. Я чувствую запах падали, а страх дорисовывает в воображении звук трущихся друг о друга сухих ошкуренных веток. Или он действительно уже совсем близко?..


Мы здесь не знаю уже сколько. Барсук, похоже, помер или потерял сознание от страха, а лиса мелко дрожит под курткой. Шум то приближается, то отдаляется, а иногда мы слышим рев или вой не успевших или не сумевших удрать зверей, попавшихся в когти и клыки хозяина. Только бы пронесло! Молю всех местных богов, чьи идолы стоят вокруг деревни и защищают её от ночных чудищ, чтобы они защитили меня и от него.


Внезапно становится тихо. Гнилой запах исчез, и не слышно ни треска, ни шума. С трудом перевожу дыхание; остальные тоже - только барсук до сих пор не шевелится и, кажется, не дышит. Несмотря на мертвую тишину, мы еще долго сидим, боясь выглянуть наружу; но приближается ночь, и, если я не доберусь до деревни (а с моей то ногой это будет не быстро), то вместо хозяина меня изловят ночные звери.

Выпускаю старую лисицу, которая, тихо тявкнув, медленно затрусила к озеру, и осторожно выглядываю из укрытия.

Тропинку не узнать: тут и там валяются выдранные с корнями деревья, земля сильно изрыта, здоровенные булыжники, бывшие под землей, выворочены, а на самой тропинке видны огромные следы хозяина — разлапистые и корявые, будто от корней дерева.

Старая сосна осталась стоять, и белки, подгоняя малышей, побежали к ней проверять свои дома. Зайцев не видать, наверное, остались в овраге. Я, кое-как забравшись наверх, отламываю от молодой поваленной сосны две крепкие длинные ветки и, опираясь на них, как на костыли, не оглядываясь, ковыляю к деревне — солнце уже совсем низко!